^{Лидер рабочих в районе Оттакринг Антон Давид, организатор масштабных демонстраций против роста цен}

Христианско-социальная газета писала, что социал-демократы — «это ничто иное, как колониальное войско крупной еврейской буржуазии, хоть они и бранят капитализм при каждом удобном случае. У социал-демократов сотни секретарей и иных профсоюзных и партийных функционеров, все сплошь политики и агитаторы, пригрелись на тёпленьких местечках и живут в покое и достатке, а бедные рабочие оплачивают всё это, годами каждую субботу вносят деньги под разными предлогами и вывесками»[707].

Четвёртый из упомянутых Гитлером в «Моей борьбе» вождей-евреев — это Фридрих Аустерлиц, энергичный и острый на язык издатель газеты «Арбайтерцайтунг», которую Гитлер ненавидел, но читал. Пангерманские и христианско-социальные газеты изо дня в день поносили почем зря «еврейскую шайку из «Арбайтерцайтунг»»: «Если кто и использует помои и грязь, то это еврейская пресса и социал-демократическая пресса, в которой почти все редакторы — еврейские пачкуны. Эти чудовища не останавливаются ни перед чем, даже перед разрушением человеческой жизни, и очень жаль, что ещё находятся христиане, которые покупают и читают эту отвратительную прессу»[708].

Гитлер-политик с готовностью повторяет лозунги венских антисемитов, настраивая тем самым рабочих против социал-демократических вождей и активистов. В 1920 году в сочинении под названием «Некоторые вопросы к немецким рабочим» он пишет: Почему вожди наших немецких рабочих почти все, без исключения, принадлежат к нации, которую никто и никогда не видел за работой? Какой процент составляют евреи среди общего числа населения, какой процент евреев среди рабочих, слесарей, кузнецов, горняков, возчиков мусора, дворников, сапожников и т.д. и т.п., и какой процент евреев среди вождей рабочего класса?[709] Эти восклицания никак не связаны с личным опытом Гитлера, по крайней мере, венского периода. Ведь друзья Гитлера по мужскому общежитию сплошь были бедняки и работяги: слесарь Робинзон, чистильщик меди Нойман, торговый агент Лёффнер. Владельцы магазинов и мастерских Моргенштерн и Альтенберг также не отвечали стереотипу ленивых по своей природе евреев.

За три года в мужском общежитии Гитлер познакомился с неведомым ему прежде социальным слоем: это было исключительно мужское общество, одиночки, рабочие близлежащих фабрик, а также банкроты, субъекты без гражданства, подёнщики и безработные. Общение с соседями, среди которых встречались и сомнительные личности, очень сильно повлияло на представление Гитлера о рабочих. Скорее всего, он никогда не видел, как они трудятся, не считал их собратьями, и уж точно не воспринимал трудящихся как содружество единомышленников, чьи ценности мог бы разделить. О проблемах рабочих и их семей он узнает только из газет, а не на личном опыте.

Ханиш вспоминал: «Он постоянно говорил, что рабочие — апатичная масса, что их интересует только еда, выпивка и женщины. По его мнению, революцию может устроить только студенческий класс, как в 1848 году». Это совпадает с высказыванием Гитлера в 1930-е годы, прозвучавшем в частном разговоре: Рабочие массы хотят только хлеба и зрелищ, им недоступно понимание высоких идей[710]. И о строителях: Я не знаю, что ужасало меня в то время больше: нищета моих тогдашних товарищей или их нравственная и моральная неразвитость и крайне низкий уровень их духовной культуры[711].

1 мая 1910 года произошла стычка Гитлера с соседом по общежитию; о происшествии сообщает Ханиш. В тот день какой-то заводской рабочий пришёл в читальню с красной гвоздикой в петлице и начал рассказывать о первомайской демонстрации в Пратере. Гитлер вскочил, замахал руками и закричал: «Тебя надо вышвырнуть отсюда! Тебя нужно проучить!» Ханиш: «Его выходка всех рассмешила».

Первомайские демонстрации были отвратительны не только Гитлеру, но и пангерманцам, и немецким радикалам, и христианским социалистам. Они не уставали цитировать высказывание бургомистра Люэгера о «людях, которые шатаются 1 мая по Пратеру»: «Господа, это же сплошь люмпены».

По словам Ханиша, в ту пору Гитлер был противником любого террора, включая забастовки. Оба эти понятия в лексиконе христианских социалистов и пангерманцев связывались исключительно с социал-демократами и их самым эффективным политическим средством давления — массовыми демонстрациями.

На серьёзный конфликт с социал-демократами в Вене Гитлер намекает и в «Моей борьбе»: В те времена я был ещё настолько наивным, что пытался растолковать им все безумие их учения. В маленьком кругу моих знакомых я спорил с ними до хрипоты, до мозолей на языке, совершенно уверенный, что мне удастся их убедить, насколько вредоносны их марксистские нелепости. Но результат получался прямо противоположный[712]. Споры, однако, велись не на строительных лесах, а в тёплой читальне общежития.

Позже Гитлер высказывался о венских рабочих столь же высокомерно и пренебрежительно, с позиции человека, превосходящего их по социальному статусу. Например, в «Моей борьбе»: Только в самом узком кругу я говорил о том, что меня интересовало и волновало. Эти выступления перед небольшой аудиторией были очень полезны: я не столько учился «говорить», сколько изучал людей, их зачастую бесконечно примитивные взгляды и претензии. Вместе с тем я, не теряя времени и не упуская ни одной возможности, продолжал заниматься самообразованием. Несомненно, нигде в Германии не было для этого таких благоприятных условий, как в Вене[713].

Гитлер, очевидно, причисляет себя к «людям с университетским образованием», а не к рабочим. Он называет себя «выпускником Академии» и не испытывает никакого сочувствия к нуждающимися. Уже во время голодной демонстрации 1908 года это вызывает удивление у его друга Кубичека: «Если бы он оценил условия, в которых жил, своё финансовое положение, социальную среду, где ему приходилось вращаться, то понял бы, что он вне всякого сомнения — один из тех, кто марширует сейчас с плакатами, протестуя против голода. Он ютился в жалком, кишащем клопами флигеле, на обед у него зачастую лишь корка хлеба, которую он съедал на скамейке в парке Шёнбрунна. Очень даже может быть, что дела его шли ещё хуже, чем у многих демонстрантов. Так почему же он тогда не примкнул к протестующим? Что его удержало?» Кубичек видит объяснение в самосознании Гитлера: «Он полагал, что по своему происхождению — как сын австрийского чиновника — он всё-таки принадлежит к другому общественному слою. Вспоминая об отце, он представлял его уважаемым, почитаемым таможенным обер-официалом, которого люди приветствовали, снимая шляпы, чьё слово имело вес в городе. Отец нисколько не напоминал тех людей на улице — ни по внешности, ни по манерам. Гитлер очень боялся заразиться повсеместным моральным и политическим разложением правительственных кругов, но ещё больший страх он испытывал перед пролетаризацией. Он, конечно же, жил как рабочие, но ни при каких обстоятельствах не хотел становиться пролетарием»[714]. Согласно воспоминаниям Кубичека, Гитлер не собирался завязывать дружбу с товарищами по несчастью ещё и оттого, что «контакт с людьми ему был противен, даже чисто физически»[715]. Кубичек объясняет «неслыханные затраты энергии, с которыми Гитлер занимался самообразованием», «инстинктивным стремлением не допустить падения в нищету, приобретя как можно более обширные и основательные знания»[716].