Ручка двери темной комнаты повернулась, и дверь отворилась. В комнату вошла Джилл Айвори. На руках у нее были толстые резиновые перчатки. Светлые волосы убраны назад и прижаты пластмассовым обручем. Щека и подбородок слегка запачканы. Увидев в очередной раз, какие у нее пушистые ресницы, Гриссом почувствовал знакомый теплый толчок в грудь. Несомненно, Джилл знала, что Гриссом на нее смотрит, потому что наморщила нос и несмело улыбнулась.

— Там такая вонь от этих химикалий. — Она сбросила перчатки и швырнула в темноту за собой. — Но все-таки, папа, я закончила. Если ничего больше нет, я пошла домой.

Сердце Гриссома екнуло, когда он услышал слова Айвори.

— Послушай, Джилл, мне надо еще немного посидеть с Бобби, но я не хочу, чтобы ты одна шла домой. Подожди в моем кабинете, пока я освобожусь, или, еще лучше, пойди помоги маме. Я скоро.

Она молча посмотрела на отца и спокойно направилась в его кабинет — небольшой кубик в углу зала. Айвори поднялся и принялся барабанить пальцами по столу, видимо, не зная, какое решение принять.

— Послушайте, Бобби, — начал он, — вы правы. Я хочу быть с вами полностью откровенным. Это действительно хороший, горячий материал. Центральные газеты, несомненно, подхватят его. А вы написали отличную статью и заслуживаете того, чтобы ее отправить в Лондон. Но я хочу, чтобы вы подумали вот о чем.

Он взял первую страницу статьи Гриссома, свернул ее в трубочку и стал рассеянно катать в ладонях.

— Вы живете в Фезербридже недавно. Да Господи, что я говорю, вы же совсем молодой и вообще еще мало прожили на этом свете. Вас здесь не было три года назад, и через три года вас здесь тоже уже не будет. А я буду. И я хочу, чтобы вы мне поверили: этот городок второго нашествия журналистов просто не переживет. Вам надо было видеть, что здесь творилось после того, как Том Грейсон убил этого человека, а потом убил себя.

В горле у Гриссома защипало, на душе потеплело. Айвори всем телом подался вперед.

— Я не могу запретить лондонским газетам освещать ход расследования убийства Лизы. Я знаю, рано или поздно это случится, и тогда Фезербридж снова превратится в зоопарк. Но, Бобби, нам не нужно приглашать их сюда. Сынок, журналист должен думать не только о сенсациях, он еще должен чувствовать какую-то ответственность. Ведь мы часть здешней общины и должны ее поддерживать.

— И что же вы мне советуете?

— Я прошу вас: пусть все идет своим чередом. У вас еще все впереди. Будут другие очерки, которые вы тоже — я не сомневаюсь — напишете превосходно. У вас большое будущее, Бобби. Вы можете позволить себе не торопиться. Дайте этому городку шанс пожить спокойно столько, сколько это возможно.

Первая страница очерка, с превосходным началом, с великолепными описаниями деталей, в ладони Айвори вдруг смялась в комок. Гриссому только что было тепло, теперь ему так же быстро стало холодно. Он напялил куртку и начал собирать оставшиеся листки рукописи.

— Я подумаю об этом.

— Вот именно, это я вас и прошу: подумать, — произнес Айвори. — Мы, журналисты, часто за деревьями не видим леса. Я прошу вас сейчас его увидеть. — Он взял смятый лист и старательно его расправил. — Кстати, я хочу, чтобы вы завтра посетили поминальную службу в церкви и написали репортаж. Это очень важно для местных жителей. О слушании у коронера вы сочинили поэму, теперь же создайте гимн. А статью эту оставьте мне. Ее надо слегка отредактировать, не очень, но все-таки.

Гриссом передал ему листки и, коротко кивнув, направился к лестнице. Когда он проходил мимо кабинета Айвори, его окликнула Джилл. Она сидела за столом отца с раскрытой энциклопедией.

— И тебе не скучно? — спросил Гриссом. — Сначала убиралась в темной комнате, теперь читаешь что-то серьезное.

— А мне это действительно интересно, — улыбнулась она.

За спиной Гриссома появился Айвори.

— Я готов идти, Джилл: Подай, пожалуйста, мне пальто.

Гриссом посмотрел в глаза Джилл и что-то в них прочитал, Нечто, что можно было бы расценивать как сожаление. Он повернулся к Айвори.

— Оррин, если вы не против, я хотел бы пригласить Джилл поужинать со мной. Мы бы съездили в Винчестер. Через пару часов я привезу ее домой.

Айвори нахмурился.

— Я не знаю, Бобби. Завтра заупокойная служба. Мне кажется…

— Я хочу пойти, — спокойно проговорила Джилл. — Мы не будем долго гулять.

Несколько секунд Айвори изучал их обоих. Затем сделал шаг назад.

— Прекрасно. Сейчас восемь пятнадцать. Будь дома к десяти.

И он ушел, оставив Гриссома радоваться подвалившей удаче.

Эдита Форрестер шарила по ящикам кухонного стола в доме Стилвеллов. Ножи, вилки, ложки, прихватки, отвертка, еще одна отвертка, расчески, потрепанная колода карт, камешки. Но ни ручки, ни карандаша. Ни у телефона, ни на столе, ни в одном из тех мест, где обычно можно найти какой-нибудь пишущий предмет. Озадаченная мисс Форрестер скрестила руки на груди. К похоронам так или иначе готовиться надо. Нужна организация, а кто может это сделать лучше, чем она, мисс Эдита Форрестер. Вот сейчас ей требуется кое-что записать, а нечем.

Эдгара она нашла сидящим, как обычно, в кресле. В комнате полумрак, единственный свет проникает через щелочку в шторах. Только подойдя вплотную, она смогла различить черты его лица.

— Эдгар, мне нужен карандаш и листок бумаги. Где я могу это найти?

— Не знаю. В пекарне у меня что-то такое есть. — Он не пошевелился.

— Но мы же не в пекарне, Эдгар, — мягко произнесла Эдита. — Мне нужны карандаш и бумага здесь. Где-нибудь припрятаны, наверное.

— Не знаю, — повторил он. — За домом следила Лиза. Я этим не интересовался.

— Ладно, пойду спрошу у Брайана. Уж он-то знает. Кстати, мальчик весь день не ел. Мэри Адамс принесла ему бутерброд, так он так и засох на тарелке. А ему надо быть крепким, Эдгар. Может быть, ты поговоришь с ним?

На этот раз он поднял голову.

— Зачем я буду с ним говорить? — После паузы Эдгар повысил голос. — Что я ему скажу? Что у него нет сестры? Ты считаешь, что с ним надо поговорить, вот и поговори. У тебя это получится лучше.

Эдита повернулась кругом, больно ударившись при этом о журнальный столик. Она наклонилась потереть ногу, злая на темноту в комнате, злая на отца, который не хочет помочь своему убитому горем сыну.

Покидая комнату, Эдита слышала, что Эдгар Стилвелл продолжал что-то бормотать. Она вернулась в кухню, плотно закрыла за собой дверь, затем взяла чистую тарелку и стакан и начала собирать Брайану легкий ужин.

Его комната наверху была заперта. Она постучала ногой.

— Брайан, это мисс Форрестер. Открой дверь. Я принесла тебе чудный кусочек ветчины.

— Я не хочу есть.

— Это не разговор. Открывай дверь, если не хочешь, чтобы я позвала отца.

Пружины матраца заскрипели, и щелкнул замок. Но пока она входила, парень был уже снова в постели, закрывшись по горло одеялом.

— Господи! Когда здесь в последний раз проветривали? В этой комнате просто дышать нечем. А теперь, Брайан, вот — давай ешь свой ужин. И о чем только думает Эдгар!

Эдита поставила на прикроватный столик стакан с молоком, а тарелку с ветчиной опустила на участок одеяла, натянутого между колен Брайана, и проковыляла к окну. Шпингалет долго не поддавался, но когда она с ним все же справилась, оконная рама застонала, протестуя, что ее беспокоят.

В комнату вместе с серебряным светом луны хлынул холод зимнего вечера.

— Вот так вот, — сказала она и вытерла руки о передник. — Подыши немного свежим воздухом, и тебе станет лучше.

Брайан уставился в тарелку на своих коленях. Эдита нахмурилась, села к нему на постель и, наколов вилкой кусок ветчины, подала ему.

— Ешь. Ты нужен отцу. Через пару дней вы снова начнете работать. Съешь хотя бы пару кусочков. Иначе совсем ослабнешь.

Брайан не пошевелился. Эдита потянулась поправить ему подушки, и рука ее случайно задела простыни. Они были влажные, и сильно. Она сунула руку под одеяло. Все насквозь промокло.