— Я в этом не сомневаюсь. — Хелен начала застегивать пуговицы на корсаже. — Но сейчас мне слушатели не нужны.
Взгляд Лизы медленно блуждал. С манекенов на стойки с одеждой, потом на стены. В конце концов он зафиксировался на подвенечном платье.
— Я знаю, ты одинока. Недавно я говорила о тебе с Джереми. Он сказал, что тебе нужна хорошая подруга. Хочу, чтобы ты знала: я всегда готова тебе помочь.
Затем она молча повернулась и исчезла в рабочей комнате, оставив Хелен смущенную и разозлившуюся. Позднее Хелен обсудила этот инцидент с Джереми. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо говорил с Лизой о Хелен. Но вроде бы и не отрицал.
Хелен взяла зеленую книжечку религиозных псалмов, лежащую в специальном углублении, и начала рассеянно ее листать. «Все это не стоило переживаний, — подумала она. — А кроме того, ведь Лиза как ребенок. А дети часто бывают жестокими бессознательно».
Она вытерла с нижнего века тушь и сунула платок в сумочку. Посмотрела на часы — почти половина второго. Сегодня утром она одевалась с особой тщательностью: шелковая блузка и шерстяной костюм цвета темного золота, черные серьги и бусы. Темно-рыжие волосы свободно зачесаны назад во «французскую косу», что придавало ей некую романтичность. На ногах поблескивали золотистые чулки. Глаза Хелен снова заблестели. Она почувствовала себя уверенной, искушенной, хорошо одетой женщиной. Перед встречей с двумя мужчинами в кафе она зашла сюда, просто чтобы скоротать время, почувствовала себя старшей дочерью в семье, которая знает, во что одеться и как себя вести.
Хелен встала и заторопилась к южному выходу. И… внезапно она почувствовала себя очень скверно. Туфли, руки, ноги, лицо вдруг стали пластмассовыми. Ее можно было взять сейчас двумя пальцами и швырнуть вдоль этой каменной коробки, и она понеслась бы по каменному полу вперед, в стену… А что дальше? Сломается?
«А все ли сломаются? Тимбрук, так тот отскочит от стены, Гейл разобьется вдребезги, Джереми с глухим стуком упадет рядом, а я… я, наверное, аккуратно расколюсь на две части. А Лиза? А как бы сломалась Лиза? — Хелен едва сдерживала дрожь. — Лиза бы не сломалась. Она бы просто медленно умерла, глядя на мир ясными голубыми глазами. С легкой улыбкой на губах».
Изнутри на плохо выкрашенной двери кафе висел отпечатанный на машинке пожелтевший листок. Что-то вроде рекламы. Согласно ей, Миллисент Уэбстер умерла в 1773 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Это было во Фрайерсгрейте, а спустя две сотни лет ее заведение перебазировалось вот сюда, на юг, в это здание рядом с собором. Владельцы надеются, что все хорошие традиции, которые культивировала в своем заведении мисс Уэбстер — приверженность отличному чаю, лакомства, веселье, — все это в полной мере сохранилось здесь и поныне.
Разглядывая официанток, Хэлфорд в этом засомневался. Одна из них — существо с водянистыми глазами, на супершпильках и в супермини — стояла сейчас и смотрела на него. Она уже поставила перед ним его обильный обед — так едят, наверное, пахари после хорошей работы на поле — и чего-то ждала. Хэлфорду показалось, что девушка ждет от него каких-то претензий и недовольства, чтобы иметь возможность кликнуть из задней комнаты громил. Они прибегут и сломают ему нос. Детектив положил на колени салфетку и подмигнул ей. Она стрельнула в него улыбочкой, полунасмешливой-полупрезрительной, и, вихляя бедрами, потопала на кухню.
Хэлфорд с Бейлором ели молча. Обсуждать, собственно, было нечего. Все прошло, как и ожидалось. Тот факт, что Лиза была убита, а не погибла в результате несчастного случая, вполне достоверно и определенно подтверждали акты экспертизы. Белки глаз Лизы все в точечных кровоизлияниях, хрупкая подъязычная кость горла оказалась не повреждена, однако по всей шее имеются сильные ссадины и кровоподтеки, что свидетельствует о перевязке кровеносных сосудов. Шарф, конечно, мог случайно зацепиться за зубчатую передачу велосипеда, это было возможно, хотя и маловероятно. И еще менее вероятно, что Лиза оказалась не в состоянии как-то на это среагировать. Ведь она была здоровая, энергичная двадцатидвухлетняя девушка, virgo intacta[11], она недавно приняла ванну с лавандой; ее желудок уже переварил скромный завтрак (один тост и грейпфрут); и в субботу утром, где-то между 9.20 и 10.25, в колесо ее велосипеда попала деревянная палка, разломанная впоследствии на две части, которые были обнаружены — одна примерно в семидесяти метрах от места происшествия, а вторая — на противоположной стороне дороги, семнадцатью метрами дальше. Коронер отложил слушание и оставил дело открытым до получения результатов расследования полиции.
Да, у коронера все прошло без драматических эксцессов. Присутствующие вели себя сдержанно. В общем, все было более или менее строго регламентированным, кроме, пожалуй, самого коронера и его секретарши. Они сидели на своих традиционных местах, но походили, скорее, не на участников юридического действа, а на покупателей на ярмарке. Коронеру было за пятьдесят, он выглядел добродушным малым в ярко-голубом костюме с ярко-зеленым галстуком. Его секретарша напоминала малиновку по весне. В красном платье и с соответствующим бантиком в темных волосах, она ссутулилась над своими бумагами и добросовестно стенографировала.
Несмотря на всю эту внешнюю цветистость, тон слушания был весьма холодным и сдержанным. Людей пришло много больше, чем Хэлфорд ожидал. Конечно, явились те, кто должен был явиться: Стилвеллы, Гейл Грейсон, представители судмедэкспертизы, полиция. Но скамьи в зале занимало много незнакомых личностей, видимо, жителей Фезербриджа. Нескольких из них Хэлфорд узнал: Джакоб Баркер, Клайв Кингстон и Бен Хоссет. Он видел их накануне в пабе. Пришли также мать и дочь Айвори — плечи приподняты и напряжены, лица бесстрастны. Вся публика держалась настороженно, внимательно слушая показания свидетелей и экспертов.
Показания Гейл Грейсон были краткими и немногословными. Лиза должна была прийти к ней в девять. Она не пришла. Брайан Стилвелл был слишком подавлен и свидетельствовать не мог. Он сидел с застывшим взглядом, а коронер зачитывал его показания. Констебль Бейлор корректно доложил, как он, проезжая на велосипеде по кольцевой дороге — это было обычное плановое патрулирование, — в 10.25 обнаружил рядом с телом сестры рыдающего Брайана.
— А миссис Грейсон выглядела симпатичной.
Хэлфорд оторвался от своей тарелки.
— Что?
Бейлор отправил в рот последнюю пшеничную лепешку, туда же последовали и крошки, собранные пальцами. Все это прожевал и, сделав большой глоток лимонада, продолжил:
— Миссис Грейсон сегодня была симпатичной. Так бывает далеко не всегда. Иногда я вижу, как она мчится по городу на своем мопеде, с Кэти Пру сзади, и выглядят они, как две ведьмы. А иногда встретишь ее — идет, на лице и намека на косметику нет, вся в чем-то непонятном, каком-то большом, мешковатом. Выглядит, в общем, как нищенка. Так и хочется подать. А говорят, что женщины в Америке одеваются гораздо лучше наших, но это, видно, не про нее, зато сегодня она была первый сорт. А Брайан Стилвелл, вы видели его? Неделю уже не умывался. После смерти Лизы за ним следить некому. Шнурки на ботинках развязаны, вы заметили, сэр? Странно все это. Мистер Карт нагнулся и завязал их ему. А ведь Брайан — взрослый парень. Эдгар Стилвелл был очень злой, никогда его таким не видел.
Хэлфорд посмотрел на Бейлора: «Вот разговорился. Никак метит в комментаторы на Би-Би-Си».
— А как по-вашему, почему пришел Карт? — спросил Хэлфорд. — Ведь как свидетеля его не вызывали.
Бейлор пожал плечами.
— Видимо, счел это своим долгом викария. Для спокойствия прихожан. А может быть, он явился из-за своей кузины. Большую часть времени — я заметил — он держал миссис Грейсон за руку. А может быть, из-за Лизы. Насчет священников и их поведения я плохо разбираюсь.
Хэлфорд бы так не сказал, но ему тоже нелегко, когда дело касается служителей культа. Замечание Бейлора, что все время, пока длилось слушание, Карт держал руку миссис Грейсон, было не совсем точным: не просто держал, он руку Гейл поглаживал. Викарий то поигрывал ее колечком, то крутил его пальцем, не забывая каждые несколько секунд массировать ее кисть. Лицо миссис Грейсон оставалось при этом бесстрастным, но Хэлфорду не надо было смотреть на ее лицо, чтобы понять, что она сейчас переживает. Говорили ее руки. Вернее, одна рука. Конечно, не та, что держал Карт. Та оставалась вялой и безжизненной. Зато свободная — вцепилась в край юбки так сильно, что, когда Гейл Грейсон встала для дачи свидетельских показаний, на юбке остались глубокие складки.
