Комиссар группы геройски» погиб, а командир ее, Званцев, в партии не состоял, и перед парторганизацией отчитаться было некому. Секретарь парткома Ласточкин решил созвать закрытое партийное собрание, где единственный в группе партиец Печников должен был рассказать о потере Самчелеева, Паршина и всей с таким трудом сделанной техники, а также автомобилей, брошенных на Керченском полуострове».

Иосифьян с суровым видом сидел за своим письменным столом, партийцев в институте было мало. Собрались в его кабинете. Званцева на закрытое партсобрание не пригласили. Печников, ощущая на себе мрачный и жгущий взгляд директора, промямлил:

— Я не свидетель боевых испытаний. Их проводил сам комбат. Я могу передать о них лишь с его слов.

— Чужие слова ты нам не пересказывай. Мы их сами слышали, — оборвал секретарь парткома Ласточкин.

— Пусть он расскажет все, что видел, — мягко попросил выбранный председателем собрания председатель профкома Пешехонов, тихий, атлетического сложения человек.

— При мне комбат, — смущенно продолжал Печников, — передал нам приказ командующего Крымским фронтом об эвакуации с полуострова всех наших войск и группы испытателей ГВИУ. Званцев сразу уехал в штаб фронта. Старший политрук Александр Михайлович Самчелеев почему-то решил, что мы окружены немцами, и комбат попал к ним в плен или погиб. Комиссар напомнил о приказе не сдаваться в плен.

— Приказ товарища Сталина! — назидательно подчеркнул Ласточкин. Пешехонов промолчал..

— Самчелеев подал нам пример и мужественно застрелился первым. Мы решили сначала покончить с танкетками, а с собой — только на виду у немцев. И мне, как старшему, удалось вывести наши машины по бережку, порой левыми колесами по воде. И видели в пути, как чьи-то солдатики разбирали рыбацкий сарай и делали плотик для стоящего тут же «виллиса». Колеса его должны были до половины погружаться в воду и загребать приделанными плицами, как на старых пароходах.

— Вот она, русская смекалка! — не сдержался Пешехонов.

— Потом мы смотрели, глазам не веря, как «виллис», облепленный людьми, плывет через пролив, как катерок. Их всего-то было лишь несколько на все армии фронта. Молоденькая санинструкторша на берегу даже захлопала в ладоши. Паршин соскочил — и к ней на радостях, что сюда добрались. Руку ушибленную показывает, а она (мне слышно было): «Право! Чудо, да и только! Как Иисус Христос по воде прошел, и куклу медсестричке принес. Раньше ее не было».

А кукла и впрямь на песке лежала, белокурая такая. Они оба к ней подошли. Паршин нагнулся, поднял. А это — картечная бомба. Немцы сбросили. И Паршина, и медсестричку — обоих насмерть. Так мы их рядышком в вырытой могилке и разместили, а сами — к пятачку с уходящими в море причалами, куда приставали катера. А там бардак несусветный. Всем переправиться охота. Солдаты прут беспороядочной толпой. Гляжу, над ними возвышается мастерская наша на полуторке. Там комбата и нашел. Обо всем доложил, и совет дал над всей этой кутерьмой команду взять и ребят наших через пролив переправить. Так нам и удалось попасть на таманский берег. Там потом нашел я и комбата. Взрыв бомбы близ катера сбросил его в воду. До берега он ели доплыл.

В Краснодар мы вместе прибыли, но там его забрал генерал Хренов и улетел с ним в Москву. Комбат приказал мне доставить ребят в институт, что я и сделал.

Печников в изнеможении опустился на стул, дрожащей рукой налил из графина стакан воды и залпом выпил. Ласточкин, маленький, вертлявый человечек, вскочил и предложил почтить вставанием память того, кто, повинуясь сталинскому указу, лишил себя жизни, и погибшего Паршина. Затем, стоя на носочках, чтобы казаться выше, срывающимся тенорком негодующе начал обличать:

— Стало быть, только вы и видели на Керченском фронте военинженера Званцева, удравшего от вверенной ему испытательной группы и техники?

— Я не знаю, — переминался с ноги на ногу Печников.

— А о самоуправстве Званцева? — напирал Ласточкин.

— Без этого нам не удалось бы переправиться. Кстати, раньше него самого.

— Если не на переправе, то в Краснодаре он обогнал вас, пристроившись к улетавшему генералу Хренову, вас с хреном оставив.

— Я просил бы вас… — подал голос Пешехонов.

— Попросту говоря, он бросил вверенную ему группу и бежал с фронта генеральским прихвостнем! — заключил Ласточкин.

— Протестую! — вскипел Иосифьян. — Коммунист Ласточкин, даже в армии не состоя, берет на себя права военного трибунала. Это недостойно секретаря парткома, и я буду настаивать в ЦК на досрочном его переизбрании. Почему коммунист Печников скрыл или забыл, что Званцев улетел не по своей воле, а по приказу Хренова. Генерал направлялся на Волховский фронт, освобождать Ленинград от блокады. И ему нужен был Званцев и его танкетки.

— Я не скрыл и не забыл, а просто не знал о таком приказе Хренова. Узнать же об этом в Москве еще труднее, — вставил воентехник.

— Мне легче это сделать. Аркадий Федорович Хренов сам обратился ко мне. Он готовился к прорыву Ленинградской блокады, так же тщательно, как и к удавшемуся ему прорыву «линии Маннергейма», а это не пара пустяк. За это награжден «Золотой Звездой» Героя Советского Союза. Хренов рассказал, что было в Крыму и о внушительных успехах применения боетанкеток. Просил помощи в снабжении нашими электротанкетками его армий. Просил передать Волховскому фронту весь наличный парк оставшихся у нас торпед и содействия нашего главного инженера и комбата в создании в Военно-инженерной академии курса водителей сухоторпед, в расчете и на мою профессорскую помощь в этом деле. Попытки секретаря Ласточкина, временно заменявшего здесь Званцева, вызвать к нему недоверие и добиться освобождения его места для себя, считаю поступком подлым и достойным не члена партии, а ишачьего дерьма.

— Товарищ председатель, прошу оградить меня от оскорблений, — взвыл секретарь парткома.

— Оскорбиться может разве что ишачий хвост, — с насмешкой отрезал Иосифьян.

— Товарищи, товарищи! — взмолился Пешехонов, поднимаясь во весь завидный рост. — Вы на партсобрании. Прения по сообщению товарища Печникова пора кончить и рассмотреть такое постановление нашего собрания, — он взял со стола готовый проект резолюции: — Партийное собрание института № 627 выражает соболезнование семьям геройски погибших при испытании в боевых условиях продукции института товарищей Самчелеева и Паршина и отмечает успех этих разработок института. В связи с этим собрание коммунистов просит ЦК ВКП(б) усилить партийное влияние на научный коллектив и выделить в наш институт парторга ЦК, способствуя этим еще большей слаженности работы всего коллектива».

Резолюция была принята единогласно.

Часть девятая. НОВАЯ СТРАНИЦА

Глава первая. БЛОКАДА

Зоинька не вела дневника, как одна скромная ленинградская девочка, чьи краткие строчки стали летописью невыносимых страданий мужественных жителей величественного города, сжатого в мертвой петле блокады. У Зоиньки в ее семнадцать лет не осталось сил после того, как они с мамой завернули иссохшее бабушкино тело в ее простыню. Они обнаружили на простыни завязанный узелок, куда она прятала отрезанные от своего скудного пайка кусочки зачерствевшего хлеба для тех, кто, похоронив ее, будет еще жив, дочь или кто из внуков. Но ни Сережа, ни Ваня не дождались подарка с того света и раньше бабушки, былой певуньи, легли на запорошенный снегом слой мертвецов на дне страшного рва, куда, изнемогая от усилий, мама с Зоинькой тащили санки с покойницей. Мама не хотела сбрасывать, как в яму, тела дорогих ей людей. На веревке, связанной из полос разрезанной простыни, спустилась в ров и приняла от дочери то, что осталось от дорогой ей матери.