— Я готов, — отозвался Саша, засучивая рукава.

— Я протестую! — неожиданно вмешался Шефер. — Сегодня день перед выходным, служащие прибирают столы, собираются домой. Я не сомневаюсь, что Александр Петрович быстро справится с проектом бункерных складов в остающиеся дни, до рассмотрение проекта в наркомате. У меня есть предложение к белоречанам отобедать у меня в Подлипках. Вас, главный инженер проекта, я тоже приглашаю, чтобы в узком семейном кругу обсудить еще раз все проблемы реконструкции Белорецкого комбината, к которому я привязан всей душой.

— Я чрезвычайно благодарен вам, Александр Яковлевич, и за ценнейшую консультацию и, особенно, за это приглашение, — сказал главный инженер проекта. — Но именно сегодня день рождения моей дочери, и она ждет не дождется, когда ее папа придет со службы к праздничному обеду. Увольте и простите. Я просто не имею права променять семейное торжество на возможность отобедать у вас, Александр Яковлевич.

— Что ж делать! — развел руками Шефер и вопросительно повернулся к Чанышеву.

— У нас с Александром Петровичем нет таких весомых аргументов и побывать в гостях у старого друга нашего завода мы сочтем за честь. Не правда ли, Саша?

— Я с удовольствием побываю в гостях у Александра Яковлевича, что мне не удалось сделать в Белорецке, где я тайком с улицы наслаждался звучанием его рояля.

— Рояль-то у нас есть, но нет такого пианиста, как технический инспектор Вакар, а дочка Инна едва ли в полной мере заменит его. С вашего позволения, я сейчас позвоню на завод в Подлипках, чтобы супругу мою Валентину Всеволодовну, которая гоже любит Белорецк, предупредили о нашел-! приезде. Ехать не так уж далеко, каких-нибудь тридцать минут на электричке.

— Очень благодарен вам, Александр Яковлевич. Вы уж простите меня великодушно, если я чуть опоздаю. Мне надо устроиться с жильем. Попробую в «Национале», поближе к Садыку Мифтаховичу.

— И не смейте думать! Вам обоим найдется место в моей просторной квартире. Все будут так рады!

— Это уж как Александр Петрович. Он в Москве человек бездомный, а я уже бросил якорь в «Национале», и ночью мне туда звонить будут и Извеков, и жена, а она у меня не гаремная дама, а женщина современная, с характером.

— Мы отпустим вас, как только вы пожелаете.

— Тогда вопрос решен. Тем более, что с гостиницами в Москве трудновато. В «Националь» Званцеву, думаю, не попасть, а «под Липками», надеюсь, ему будет уютнее. Кроме того, по моим разведывательным данным, он сам неплохой пианист, — заключил Чанышев.

Так белоречане согласились отобедать у бывшего земляка, а Званцев обрел надежное московское пристанище.

Глава четвертая. ЗЛАТОКУДРАЯ

Поселок для работников завода был выстроен прямо в лесу. Деревья заслоняли одинаковые белые четырехэтажные дома. Деревянная дачная платформа. Надпись на щите: «ПОДЛИПКИ». Едва электричка остановилась, и Александр Яковлевич открыл дверь тамбура, приглашая гостей выйти, к вагону подбежала стройная девушка с огненными, вьющимися из кольца в кольцо распущенными волосами.

— А я давно встречаю, а вас все нет и нет! Обед же остынет! А вы… вы откуда взялись? — обратилась она к Саше Званцеву. — Ой, как здорово! Значит, вы в Белорецке? Жаль, что мы уехали. А в Москву вы надолго?

— Инна, знакомься с нашими гостями. Это Чанышев Садык Мифтахович, заместитель директора Белорецкого комбината. Он уже приезжал к нам, привлек меня к проекту реконструкции. А это Александр Петрович Званцев, его главный механик.

— Как? Такой молодой и уже главный? А ведь мы знакомы и хотели дружить, вместе петь и играть на рояле. Ведь, правда, Саш… Можно, я вас Сашей буду звать?

— Можно, — только и успел вставить в поток слов дочери Шефера Званцев.

— Вам у нас понравится, Садык Мифтахович. Подмосковные леса, река Клязьма с купанием — близко и Москва под боком. Может быть, вам захочется перебраться сюда на завод. Здесь немецкие специалисты…

— Я ведь металлург, Инна Александровна.

— Ничего! Вы сталелитейный цех построите, конвертерный. И главный механик вам будет нужен, а жить будете в соседнем с нами строящемся доме на улице Ударников.

— Ну, Александр Яковлевич, у Мирзаханова, вашего директора, завидный агент по набору кадров. Нам бы ее.

— Она у нас такая, неуемная. Жаль девочку. Поступала в Электротехнический институт, во времена НЭПа открытый Каган-Шабшаем. Все сдала, а к занятиям не допускают. Немка! А завод нам немцы построили и специалистов своих оставили. Меня, немца, с Урала забрали, чтобы без переводчиков общение с ними установить. Не понимает кое-кто, что в составе СССР есть республика немцев Поволжья, советских людей.

— Да, у нас немало еще дураков, которые в молитвах лбы разбивают, — отозвался Малышев.

— Если бы только свои лбы, — вздохнул Александр Яковлевич.

Инна, в которой все кипело и радостно рвалось наружу, не могла идти рядом со взрослыми и увлекла Сашу Званцева вперед.

— Помните, в Белорецке я услышала, как вы пели студенческую песню про святой девиз «вперед». Я даже хотела вам аккомпанировать. Упавший кран помешал. А какой он был красивый. Вы его здорово собрали. У меня есть ноты чудесных арий из «Князя Игоря», «Бориса Годунова», «Русалки», много романсов Чайковского, Бородина, Шуберта. А петь некому. Вы ноты знаете? Петь по ним сумеете?

— Ноты мне знакомы, я на рояле играю.

— Ой, как здорово! Тогда у нас получится.

— Только я один почти не пел. Однажды в Томске, правда, взбрело в голову, чтобы меня прослушали в музыкальном училище. Спел им серенаду Дон-Жуана Чайковского: «Гаснут дальней Альпухары золотистые края…»

— И как же?

— Посоветовали кончать Технологический институт.

— Как это бестактно и непрофессионально. Я хотела, чтобы ты в Белорецком клубе спел, я не знала, что ты с классикой знаком. Ничего, что я на «ты»?

— Само собой получилось. Значит, правильно.

— После обеда мы с тобой сразу споем. У меня есть «Гаснут дальней Альпухары…». Или ты из оперы хочешь? Какую арию знаешь?

— Я весь репертуар Омской оперы выучил, когда извозчиком был и меломанов после спектакля развозил.

— Как смешно! Будущий главный механик комбината слушал оперы с извозчичьих козел. Там что? Открытая сцена была? И лошадь слушала?

— Мне контрамарку на все спектакли первый тенор за фортепьянную игру подарил.

— О, с тобою не шути. Или у вас, у технарей, так принято? Технический инспектор Рахманиновым с ног сбивает, а главный механик… сегодня докажет, что я только тренькаю.

— Зачем же так? Мы об этом не договаривались. Я лучше к роялю не подойду.

— Ой, Саша, милый, прости меня глупую. Я больше не буду. Мы вместе музицировать станем.

Саша посмотрел на умоляющее лицо девушки со вздернутым носиком, на ее великолепную, пылающую на солнце шевелюру и ему стало жаль эту жизнерадостную девушку, не принятую в институт только из-за того, что она русская немка.

Обед, приготовленный Валентиной Всеволодовной, радушной хозяйкой дома, удался на славу. Саша давно так вкусно не ел.

Вечером Саша и Инна поочередно садились за рояль. Хозяева кашли, что пианист не уступает белорецкому Вакару. Потом под аккомпанемент Инны Саше пришлось спеть и неоцененный в Томске романс «Гаснут дальней Альпухары…», и арию князя Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе…»

— Аллах не поскупился на тебя от щедрот своих, — сказал Чанышев.

— Говорят, если человек истинно талантлив, то во многом, — заметил Александр Яковлевич.

Никогда Саша не ощущал такой теплой атмосферы вокруг себя, как в этот день в Подлипках.

Чанышев заторопился в Москву, а Сашу Шеферы не отпустили, поселив его в комнате вместе с младшим сыном Борисом, пришедшем домой, когда все гурьбой отправились провожать Чанышева на железнодорожную платформу. Уже стемнело, и шедшая рядом с Сашей Инна взяла его за руку…