— Не думайте, что вас отозвали в тыл. Вы просто не слышите свиста пуль и разрыва снарядов. А они должны звучать у вас в ушах, потому что вы — на передовой, где нельзя думать о невозможном. Я вам сейчас наглядно покажу, как оно становится возможным. Где список того, что вам не могут достать?

Шереметьевский протянул бумажку в дрожащей руке. Званцев взглянул на нее и громко крикнул:

— Ваня! Воентехника Печникова ко мне.

— Он здесь, — ответила чугунная лошадка.

Двери открылись, и рядом с тощим радиоинженером появилась толстенькая фигура прославленного институтского снабженца.

Званцев протянул ему полученную бумажку.

— Вот. Товарищи в галстуках достать не могут.

— Немудрено, товарищ комбат. Это все по заявкам на радиозаводы поставлялось. Заводов нет. Базы пусты.

— Пусть радиоинженер просветит нас, куда девались поставленные радиозаводам столь необходимые нам детали?

— Как куда? Поставлены в уже сделанные радиоприемники.

— А радиоприемники где?

— В первые дни войны, по приказу свыше, всеми гражданами сданы на хранение.

— Для кого хранить, для нас или для гитлеровцев?

— Я понял, товарищ комбат! Надо взять из хранилищ приемники и размонтировать их, — догадался Печников.

— Наконец-то дошло! — вздохнул Званцев.

— Но это же противозаконно, — заикнулся было Шереметьевский. — Ведь взяли на сохранность! Что скажет Ласточкин?

— Ах, что скажет княгиня Марья Алексеевна? А что скажет Ласточкин, сохранив морально устаревшие рации, когда его, как секретаря парткома, немцы на расстрел поведут?

— Ясно. Все будет исполнено, — отчеканил Печников. — Пойдем, старший сержант. Укажешь, какие приемники брать. Разрешите идти, товарищ комбат?

— Выполняйте, — сурово приказал Званцев уходящим.

— Однако, дерзости у вас не меньше, чем у Дон-Жуана.

— Ах да! — спохватился Званцев, вынул из ящика стола маленькую пишущую машинку и через минуту передал Валерии Алексеевне исписанный листок. — Вы уж извините за наши будни. Война — это узаконенное беззаконие. А теперь пройдемтесь по цехам и лабораториям. Будничные сцены там тоже возможны…

Голубцова стала завсегдатаем научно-исследовательского института (шестьсот двадцать седьмого завода). Ласточкин почувствовал, что это неспроста, и в ее присутствии зашел к Званцеву с томом Писарева в руках.

— Я хотел бы сблизить вас, Александр Петрович, с нашим партактивом, — в примирительном тоне, пересиливая себя, начал он, — привлечь вас к политучебе. Очень рассчитываю, что вы сделаете доклад о статье Писарева «Базаров», разобрав по-писательски его образ. Почему он такой? И так далее.

Званцев почувствовал на себе заинтересованный взгляд Голубцовой и скорее всего поэтому согласился. Но тут же при Валерии Алексеевне стал строго спрашивать с Ласточкина о работе подопечного ему радиоцеха и ликвидирован ли прорыв в выполнении плана поставок?

— Я не знаю, Александр Петрович, почему вы взвалили на меня самый трудный участок, не считаясь с моей партийной загруженностью.

— Во-первых, потому, что не знал, что вы освобождены, как секретарь парткома, от основной работы, дающей вам отсрочку от призыва в армию. А во-вторых, считал снабжение фронта нашими изделиями первейшей заботой секретаря парткома. Образ Базарова, глубоко несчастного в своем отрицании всего, в том числе и современного ему строя, перекликается с современным протестом кое-кого против разбойных приемов ради выполнения плана, хотя «разбойники» брали для смертного боя с врагом никому ненужные, морально устаревшие радиоприемники, лишь формально хранившиеся перед выбрасыванием на помойку. Противостояние псевдоразбойникам — предательский саботаж в пользу врага. Но вот почему в борьбу с ними вступил инженер Ласточкин, секретарь парткома?

Ласточкина бросило в жар. Оказывается, Званцев направил его против него самого, обратившегося в ЦК с сигналом о недопустимости разбойных методов ради выполнения плана тыловым заводом. А Званцев продолжал:

— Нигилизм Базарова — отрицание всего, едва ли более важен, чем наши рации частотной модуляции или сухопутные торпеды, способные прорвать мертвую петлю Ленинградской блокады. Базаровским отрицанием можно красоваться, но не помогать людям. Седьмая симфония Шостаковича действеннее. Надеюсь на единство взглядов и целей с партией.

— Вы хотите командовать ею! Это вам не удастся! — проскрежетал Ластокин и демонстративно направился к двери, вытянувшись в струнку, чтобы казаться выше, но выглядел он, как всегда, старательным подчиненным.

— Разрешите, товарищ комбат? — сменил Ласточкина ординарец.

— Что у тебя, Ваня?

— Повестка из прокуратуры. Вам. С нарочным.

— Ну вот! Разбойника к ответу, — усмехнулся Званцев.

— Простите, Александр Петрович, — подошла к столу Голубцова. — Могу я взглянуть?

Званцев протянул ей повестку, она прочла фамилию прокурора и номер его телефона.

— Вы разрешите позвонить от вас?

— Пожалуйста, Валерия Алексеевна. Только мой телефон может показаться вам неудобным.

— Почему?

— Я подбирал в наш институт, в шутку прозванный «имени Жюля Верна», всех известных мне фантастов, в частности, Юрия Александровича Долгушина.

— Автора «Генератора чудес»?

— Оказывается, вы его знаете! Я заполучил его, и он монтирует у Шереметьевского рации А-7. В его романе главное дерзостное предсказание и путь исканий — это оживление человека после клинической смерти. Ведь слово «реанимация» (восстановление), как медицинский термин, появилось после «Генератора чудес». Правда, медицина еще не нашла способ сохранять нейроны мозга продолжительное время. Но немало людей живут после клинической смерти.

— Фантастика — разведчица знаний, и без фантазии нет наук. Познакомьте меня с Долгушиным.

— Непременно. Если помните, у него в романе показаны достижения современной электроники в быту, просто осуществимые, которые уже завтра войдут в жизнь. И я позволил ему осуществить некоторые свои идеи вот на этом столе. И говорящая лошадка связывает меня не только с ординарцем Ваней, но заменяет трубку телефона. Набор номера в нем достигается не утомительным вращением диска, а просто четким произнесением после слова телефон нужного номера, и ваш собеседник будет перед вами в виде этой лошадки, но диалог будет слышен не только вам.

— Не беда. Суть моей беседы с прокурором мне не хотелось бы от вас скрывать.

— Признателен вам, но я согласен оставить вас наедине с чугунным конем.

— Нет, нет! Вы просто уступите на несколько минут свое место. И не уходите.

— Как вам будет угодно, — и он галантно предложил гостье, которую уже считал парторгом ЦК в институте, свое место.

Голубцова придвинула к себе каслинское художественное изделие, назвала номер телефона и спросила:

— Я говорю с товарищем прокурором? — и она назвала фамилию.

— Совершенно так. В чем дело? Говорите кратко, — недовольно отозвалось в телефоне громкой связи.

— Вас беспокоят из Центрального Комитета партии. Голубцова, референт товарища Маленкова.

— Я весь внимание, товарищ Голубцова. Извините, я не знал, откуда вы.

— Государственный Комитет Обороны, возглавляемый товарищем Сталиным, получил, вероятно как и вы, судя по направленной вам копии, возмутительное письмо с доносом о якобы разбойничьем налете на склад, свято хранящий радиохлам. Все это, смею вас уверить, далеко не так. Приемники, хранившиеся на складе, были сданы в первые неудачные для нас дни войны, чтобы отнять у нацистов возможность влиять на население, сеять панику и неверие в наши силы. А ныне в этом хламе можно найти самые дефицитные детали, очень нужные сегодня для оснащения штабов наших армий.

— Прокуратуре ничего об этом не известно. Формально произведен грабеж со взломом. Похищение хранимой аппаратуры. Приказ исходил от комбата одной из воинских частей. Он приглашен для дачи объяснений.

— И для привлечения к уголовной ответственности — командира за ведение незримого боя с врагом?