В пасхальную субботу отец-привратник пришел в мастерскую к Шарлю и сказал, что приор желает с ним говорить. Войдя в комнату, в которой он не был со дня своего приезда, Шарль увидел приора. Тот стоял около окна, освещенный солнцем, заливавшим ярким светом всю комнату, так что даже ряса приора казалась не такой темной. Он откинул капюшон, и Шарль в первый раз увидел его с непокрытой головой. Его голова показалась Шарлю более маленькой, а лицо с птичьим профилем и жестким подбородком — более худым и изможденным, чем он предполагал. Но оно было нестарым, без морщин, а в коротко остриженных волосах не было седины.
Шарль неподвижно стоял посредине комнаты, не зная, как себя вести, так как приор молча глядел на него.
— Подойдите ближе. Погрейтесь вместе со мной на солнышке.
Шарль двинулся к окну и, подходя к приору, успел заметить отъехавшего на велосипеде незнакомого ему человека. Но приор положил руку ему на плечо, и Шарль, склонив голову, ждал, когда тот заговорит.
— У меня для вас дурная новость, — услышал Шарль и тотчас же подумал о родителях, — Я только что получил известие от аббата. Полицейские устроили у вас обыск. Аббат считает, что вам лучше не возвращаться в Сен-Л.
Шарль понял, что приор сказал все. Подняв голову, он переспросил:
— Обыск?
— Да, обыск. Вероятно, они хотели узнать, не скрываете ли вы что-нибудь.
Шарль пытался себе представить, как это было.
— Они обыскали весь дом?
— Не знаю, — ответил приор. — Человек, которого прислал аббат, уже ушел.
Шарль тут же подумал о велосипедисте, которого видел в окно.
— Это он только что уехал на велосипеде?
— Да.
— Кто это был?
— Не знаю. Он мне не назвал своего имени.
— Может быть, я смогу его догнать, если потороплюсь.
— Может быть. Но он вам также ничего не скажет.
— Я пойду, — сказал Шарль и бросился к двери. Но прежде чем открыть ее, обернулся к приору: — Можно?
Выражение лица приора остановило его. Тот быстро подошел к Шарлю.
— Нет, нет, Шарль, нет! Я прошу вас остаться здесь. Совершенно бессмысленно гнаться за этим человеком, который все равно ничего вам не скажет, я уверен в этом. Сейчас нам нужно подумать о вашем положении и о том, что делать дальше. Пока оставайтесь здесь, с нами. Так надежнее. Завтра или послезавтра мы примем решение, Только не беспокойтесь, — он снова положил руку на плечо Шарлю, — мы вам поможем.
Приор говорил властно, таким твердым и повелительным голосом, что Шарлю показалось, будто перед ним совсем другой человек. Никогда еще никто, даже аббат Ро, не производил на Шарля такого впечатления. Опустив голову, он молчал, пока приор не убрал руку с его плеча и не велел ему идти продолжать прерванную работу.
11
Станет ли это надолго его пристанищем? Или придется идти дальше? Первые дни были трудными. Хотя Шарль и привык уже к относительному одиночеству, он все же не мог себе представить, что существуют такие Богом забытые уголки. Маленькая ферма на опушке леса Б., в стороне от больших дорог, кругом болота, два шестидесятилетних старика, муж с женой, бедные, молчаливые, как тени, несколько грустных животных, комната, постоянно наполненная дымом, постель, каморка паренька-военнопленного, каждый день сало, и, само собой, ни электричества, ни новостей, ни соседей.
Все это было так странно. Но что делать? Когда приор, получив известие от аббата Ро, решил послать Шарля на время в это удаленное место, тот дал себя убедить, что ему одинаково опасно и оставаться в аббатстве, и возвращаться в Сен-Л. Мысль о том, чтобы скрыться, была ему неприятна. «Вы слишком молоды для уже сделанного вами», — сказал ему приор, не упомянув, однако, ни о чем определенном, и Шарль покинул его, так и не узнав, что здесь было известно о нем. «Грозные бури промчатся над всеми нами и, быть может, сметут нас, — сказал он ему также. — Возможно, уже недалек день, когда война вернется в этот край. Если мы останемся в живых, приезжайте повидаться со мной. Я хочу остаться здесь до конца, если это будет в моей власти. А вам надо переждать грозовое время. По крайней мере, — добавил он, как бы поправляя себя, — не я отправляю вас туда. Я охотно оставил бы вас здесь, но осторожность требует, чтобы мы расстались. А потом возвращайтесь, Шарль. Возвращайтесь. Раз уж судьба свела нас, не будем терять друг друга».
Это «нас» тронуло его, оно как будто ставило между ним и приором знак равенства, несмотря на разницу в возрасте и признаваемое Шарлем превосходство приора, оно как бы поднимало Шарля на его высоту, делая достойным его доверия и дружбы. Он часто думал об этом теперь, когда ему не оставалось ничего другого, кроме как помогать этим славным людям в их нехитрой работе на ферме. Он представлял себе, как возвращается в аббатство, садится возле приора в «норе», как он ее называл, у громадной каменной расселины, это было место около какого-то водоема, где они иногда разговаривали по воскресеньям после вечерни, в один из тех редких моментов, когда эти люди вновь обретали дар речи, и на сей раз не для молитвы и не для работы. Время от времени он приезжал бы в Ла-Виль-Элу, его бы принимали здесь как друга, а он бы слушал, говорил и чувствовал себя дома. Но стать монахом или священником — нет, никогда! На самом деле, Шарль не представлял себе жизни нигде, кроме Ла-Виль-Элу. Отец уже наметил ему путь: «Ты поступишь в какую-нибудь сельскохозяйственную школу, а потом вернешься сюда. Я снова возьму для тебя одну-две фермы, и ты, если захочешь, устроишься здесь». Ничто не привлекало его больше, чем мысль сесть за руль трактора, обрабатывать свои поля, а еще — сажать деревья. Он хорошо представлял себе, оглядывая вблизи бедный и заброшенный край, куда попал сейчас, что там нужно было делать.
Они условились, что Шарль будет выдавать себя за «парижского мальчика», которого родители отправили в деревню поправить здоровье и питаться получше, чем в городе. Случалось, что он по нескольку дней не видел ни одной живой души. Дорога вела только к ферме. Почтальон опускал скудную почту в ящик, поставленный в начале ведшей к ферме крутой тропинки. Соседей было мало, так как со всех сторон, кроме одной, ферма примыкала к лесу и дома были разбросаны на значительном расстоянии друг от друга. Шарль не искал с ними встречи и лишь иногда, гуляя по полям, угадывал по ту сторону разделявшей их долины признаки иной жизни, от которой он был теперь отрезан. Но когда он уставал от работы на ферме, лес был для него неисчерпаемым источником наслаждения. Он вспоминал, что в счастливое довоенное время отец приезжал сюда на псовую охоту, один или два раза в сезон. Развешенные на стенах прихожей в Ла-Виль-Элу, как во многих других здешних домах, трофеи, оленьи рога или копыта напоминали некоторые из тех дней, когда его мать, тоже ездившая верхом, принимала участие в «хоте. Шарль был еще слишком мал, чтобы сопровождать отца, но тот часто обещал взять его с собой, «когда ему будет лет четырнадцать-пятнадцать».
Он был весь его, этот лес, одно название которого, даже за пределами самого края, воскрешало в памяти столько легенд и мечтаний, древнейшее из всех мест, первоисточник, с которого все начиналось, как говорили некоторые, и даже если он не был райским садом, то по крайней мере здесь появился их род, здесь он обрел свою силу и доблесть, будто в сокровенной чаще лесов с помощью некоего волшебства родилась эта особая ветвь человечества. Углубляясь в одиночестве все дальше, узнавая дороги и просеки между деревьями, которые весна день за днем одевала листьями, он не испытывал ничего похожего на покой и умиротворенность безмятежной прогулки. Едва он покидал поля, цветущие яблоневые сады, подобные легким букетам белого тумана, в просветах которого открывались взгляду деревня и жизнь продолжающих свою работу людей, как только он попадал в одинокий мир, он начинал как бы напряженно вслушиваться в нечто такое, что ему не удавалось обнаружить и к чему надо было идти в тишине, еще более гулкой от пения птиц, затерянных в царстве высоких ветвей. Здесь было и стремление обнаружить скрытую в чаще душу, и желание идти все дальше, и внезапно поднимающийся страх, когда ему казалось, что он сбился с пути, а солнце уже заходило за вершины и близился вечер, и бег, лишь бы любой ценой вырваться из этих чар, и большие отметины, которые он делал сильными ударами ножа на стволах на перекрестках дорог. Дровосеки уже закончили работу, кругом ни души, только иногда промелькнет и исчезнет, одним прыжком преодолев аллею, какой-нибудь зверек. Так шел он наугад, счастливый и несчастный, отыскивающий и не находящий, с успокоенным и бьющимся сердцем, защищенный и подвергающийся опасности. И везде деревья, деревья...