Он говорил об Н., его гостиных, виллах, его красоте — все это Жюльен теперь хорошо знал. Знал о родовых гнездах, проживающих в одноименных дворцах на одноименных улицах, среди знаменитых фресок, картин, с собственными часовнями, также расписанными фресками, сотнями гектаров виноградников, лесов. Знал об искушении жить среди этой абсолютной красоты вдали от мирского шума. Женитьба, книги, полотна — это было бы так просто...

— Ты сам не задумывался от этом? — вдруг спросил Валерио и продолжал говорить о жестокости, кроющейся за красотой, о цене, которую нужно платить за эту красоту, о крови. Мод знай себе подливала ему; глаза Валерио засверкали. Он говорил теперь о преступлениях, отметивших историю города наряду с произведениями искусства, взглянуть на которые стекались люди со всего мира. Жюльен тоже пил. Он слушал вполуха, улавливая лишь отдельные фразы, идеи. Например, мысль об искушении покориться этому порядку вещей, этой красоте, силу которой испытал на себе и он.

Теперь Валерио заговорил о себе самом — своей неприязни к тем, кто лишь наезжает в город, к туристам, о своей ненависти к тем, кто обретает счастье в посредственности мимолетного соития. О девицах, которых убивают, как овец... В его речи смешалось все: преступления монстра и городская жизнь. Чувства его, подогретые алкоголем, были противоречивы, смутны. Он рассказал об одной из картин галереи Грегорио на которой ревнивый муж Паризины д'Эсте убивает любовников, которые вызывающе ведут себя по отношению к нему; затем не переводя дыхания заговорил о последнем преступлении в роще за виллой Пиреус, об убитом одной пулей юноше, девушке, что сопротивлялась, но была изувечена, как и ее предшественницы; Мод продолжала подливать ему, а Жюльен, плохо соображая, слушал. От трупов в машине Валерио перешел к жертвоприношению, изображенному в маньеристском стиле на огромном полотне дворца Грегорио; его буквально прорвало, он метался между прошлым и настоящим, искусством и преступлением.

Затем заплакал. Снова вспомнил Даниеллу, которая не понимает, что она одна может спасти его, помешать худшему.

— Бывает, худшее душит тебя и никто уже ничего не может поделать, — вздохнул он, — Тогда нужно остановиться. Сбросить с себя все. Высказаться. Даже закричать, если еще хватает сил. А после уснуть. Уснуть...

Он как-то сразу обмяк на диване. Мод проводила Жюльена до лестницы.

— Он не понимает уже, что говорит, правда? — спросила она.

Вернувшись к себе, Жюльен увидел, что Анджелика сидит одетая в темноте и ждет его. Она была напугана. Он привлек ее к себе. Тело ее было холодным и каким-то одеревенелым. Рядом с ним она понемногу расслабилась. А ночью его вырвал из сна телефонный звонок: на его имя в консульство поступила срочная шифрованная депеша. Пришлось выехать. Это было обычное послание от Депена. Проходя мимо дворца Грегорио, он вновь увидел свет в галерее. На следующее утро ему позвонили и сообщили, что Валерио пустил себе пулю в лоб.

Три дня Жюльен не выходил из дому. Инцидент на балу, последний вечер в компании Валерио, наконец, смерть его заставили консула над многим задуматься, и он был просто не в состоянии окунуться в бесполезную служебную суету. В то утро, когда до него дошла весть, он провел в консульстве некоторое время, подписал бумаги и тут же вернулся к себе. Валерио не оставил ни письма, ни записки. Конечно, состояние смятенности Валерио можно было объяснить многими причинами. Одиночество между двумя женщинами, ни одну из которых он, по-видимому, не любил, пристрастие к спиртному, скандальное поведение на балу, приведшее к тому, что от него отвернулось все общество. Жюльену стал известен очень жесткий отзыв Моники Бекер о его друге. Но даже этого все же было недостаточно, чтобы объяснить последний поступок.

А ведь накануне смерти он произнес слова, более важные, чем все остальные. Его последние фразы прямо говорили о желании свести счеты с жизнью. Кроме того, была еще страсть к сестре, которая — почем знать! — могла быть основой всего дурного, что с ним случилось.

Жюльену было очень не по себе. Ему показалось, что все кончено, что Валерио собирался сделать ему какие-то важные признания. Он пытался точно припомнить, что говорил покойный. Но поскольку сам он в тот вечер пил, память изменяла ему.

Все произошло слишком быстро. Жюльен ощутил, что после прекрасной безмятежности нескольких недель покоя и наслаждения прославленным на весь мир городом он вдруг угодил в самую гущу детективной истории дурного пошиба, действие которой стало раскручиваться с удвоенной силой. Однако весь город как будто отказывался говорить о смерти Валерио. Смятение Жюльена усилилось после визита Мод. Она была в трауре: ни дать ни взять вдова прошлого века. Перед тем как заговорить, выпила несколько рюмок виски. Анджелики рядом не было.

— Это не самоубийство, — выдохнула наконец Мод.

Никаких доказательств у нее не было. Это была всего лишь интуиция, но в то же время уверенность. Своим поведением, несдержанностью Валерио стеснял многих в городе. Сам он чересчур много интересовался монстром. Был связан с Беппо, Питером Мэшем, немало знавшими об этом деле. Накануне смерти, перед тем как к ним пришел Жюльен, Валерио намекнул на некие факты, которые якобы обнаружил: может быть, он подозревал кого-то. Ведь убийцей мог быть кто угодно. Перед приходом сюда Мод побывала у прокурора, но тот не придал ее словам никакого значения.

— Он раздражен тем, что простое самоубийство связали с делом, которое отравляет жизнь городу и о котором никто не осмеливается говорить.

Кроме того, у Мод возникло ощущение, что прокурору не нравится, когда кто-то суется в его дела.

— Словно все это игра! — воскликнула Мод. — Игра, в которой бросать кости или передвигать фигуры позволено единственному игроку!

Когда Мод ушла, еще раз выразив свое отчаяние перед стеной молчания, которая, казалось, противостоит ее подозрениям, Жюльен увидел, что Анджелика стоит за дверью гостиной. Она слышала их разговор. Когда Жюльен захотел узнать, что она думает по этому поводу, она не пожелала отвечать. Как и в предшествующие дни, девушка выглядела напуганной.

На следующий день Жюльен все же наведался в консульство. Г-н Бужю мелодраматически напомнил ему, что Валерио Грегорио покончил с собой во дворце, соединенном с консульством, где некогда застрелился и г-н де Жуаньи.

— И та и другая смерть произошли за несколько дней до или после преступления монстра!

Он был пьян. М-ль Декормон пожала плечами и сделала Жюльену знак не обращать внимания на его слова. Прием у Жеронимы де Нюйтер в честь заезжего андийского хранителя музея из-за смерти Валерио не отложили, хотя тот и доводился ей дальним родственником. Жюльен. правда, подумал было отложить коктейль, которым он собирался отметить свое устройство на новом месте, но м-ль Декормон убедила его не делать этого.

— Жители Н. привыкли жить рядом с трагедией.

Она тоже намекнула на преступления, которыми отмечена история города. Жюльен назначил коктейль на следующую неделю и побывал на приеме у графини де Нюйтер. С ним почти никто не заговаривал. Только антиквар, друг Масканиуса, торговавший мебелью на улице, где проживал Джорджо Амири, отвел его в сторону, к окну. Он хотел экспортировать мебель во Францию и желал заручиться поддержкой французского консула. 3а окнами царила летняя жара и нескончаемым потоком двигалась плотная толпа туристов.

Время шло, а вопросы, одолевавшие Жюльена после смерти его друга, не прояснялись. Мод на несколько дней покинула Н. Жюльен, не веря до конца в свои подозрения, решил открыться прокурору. Тот очень любезно принял его, но мало-помалу его сердечность превратилась в иронию.

— Уверяю вас, — заверил он наконец Жюльена, — я не пренебрег ни одним из следов как в том, что касается вашего друга, так и в том, что касается убийств. Однако речь идет о двух совершенно разных делах. С одной стороны, маньяк, терроризирующий город, который не осмеливается себе в том признаться; с другой — несчастный, вся беда которого была в том, что он не любил ни жену, ни любовницу, зато слишком любил собственную сестру. Видите, такой же, как и вы, чужак в Н., я в курсе всего, что происходит как в прошлом, так и в настоящем.