Это Федору Архиповичу не подходило. Особенно чтобы мерить все по полезности да еще с помощью кибернетики, отчего человек выпадает. Про все это ему Осинский, бывший начальник Дубровина, пояснил, про всю общественную вредность такого псевдонаучного подхода. И даже написал текст выступления на ученом совете. Хотя главное Федька и сам понял. Про то, что хотят его эксплуатировать как члена общества дважды: сначала забирая, что ему положено, а потом еще заставляя горбатиться. Федор Архипович и сам ощущал себя частицей общества, отчего общественную полезность он правильно чувствовал как свою личную пользу, которую и приносил себе в меру возможностей.

Все происшедшее дальше настолько неправдоподобно, что походит скорее на какой-то кошмарный сон. Мне, во всяком случае, снилось все это потом не однажды. И сейчас не разобрать уже, наяву это было или во сне. Что именно наяву, а что во сне. И большой зал академического президиума, где столы поднимаются амфитеатром, как в Колизее, только не каменные, на которых сидеть сыро, а из черного мореного дуба. И арена внизу, как для боя быков. И красная скатерть на столе, вроде бильярдного, с дубовыми ногами. И научные корифеи в первых рядах амфитеатра, а выше научные сотрудники и прочий персонал, на самой галерке — публика. Одеты все хорошо и недешево, будто вообще не на работу пришли, а в цирк или на корриду.

Огласили заявление Дубровина, потом его анкету и характеристики… Потом он стал выступать. Выступил понятно и убедительно, только все время мешал Сватов — во сне мы всегда почему-то оказывались рядом, хотя на самой защите сидели в разных концах зала. Федька нашему приятелю да и всем нам нервы к тому времени здорово потрепал, вот и представлялось все каким-то неестественно дерганым. Сватов почему-то выкрикивал странные лозунги в защиту Федьки и против Дубровина.

— Он не наш человек, — кричит, — он математик, он технократ. Ему не нравится общество, в котором он живет, он не хочет жить по его законам, он против Федьки… Если Федьки не будет, кто нам станет создавать дефицит?..

И так далее, себя не помня, взывал к обществу, к сознанию. А члены ученого совета, все выслушав, уже удалялись на голосование, согласно покачивая головами. Идеи Дубровина им нравились.

— Опомнитесь! — кричал Сватов, срываясь с места и выбегая на арену. — Что вы делаете! Вы же рубите сук, на котором мы все сидим…

Но его не слушали, а все шли и шли, как на демонстрации, только строго.

— Учтите! — кричал Сватов. И даже за руки их хватал. — Победить вы можете только большинством голосов. Но не от присутствующих здесь безумцев, а от общего числа. От всех, кто остается в зале и ждет ответа. От всех, кто вообще живет в этой стране. Где вы возьмете столько белых шаров?!

Но его не слышали, а шли за Дубровина голосовать, забыв про Федьку.

И тогда слово взял Федор Архипович.

— Я практически не согласен, — сказал он.

Хотя видно было, что не согласен он и теоретически.

— Позвольте от лица трудящихся, которых что-то не видно в этом зале, — начал Федька по бумажке, чтобы не сбиваться, — позвольте спросить, как члены партии, сидящие здесь, оценивают предложения дис-сер-тан-та… — Федька это слово произнес смачно, как матюкнулся, — …о росте цен? — И посмотрел в зал нахально. И, снова глянув в бумажку, рубанул, как сапогом в трухлявую сыроежку: — Соответствует ли такая позиция марксистской точке зрения?..

Говорил Федор Архипович долго. Разбираться так разбираться, не спеша. Спешить вообще некуда. Спешить нужно только при ловле блох и прочих насекомых. Рубил прямо под корень.

— Допустим, гражданин диссертант хочет повысить таким образом рентабельность. А кому нужна такая рентабельность? Только не нашему рабочему и крестьянину. Это ведет к ухудшению нашего материального положения. А оно у нас и так не чтобы очень. Хуже, чем у некоторых…

Тут он к президиуму повернулся. И так зыркнул, как на гниду.

Сначала его слушали очень внимательно, стараясь вникнуть в изложение мысли. Все интересовались друг у друга, кто он такой. Потом стали улыбаться.

— На каком языке он говорит? — спрашивал Сватов.

Слова, мол, знакомые, а со смыслом что-то никак.

Федька, видно, устал, стал вытирать платком лоб и шею. Был он, без кепочки и без шляпы, лыс, как колено. И череп у него, как колено, бугристый, незагорелый, бледный, как растение, выросшее под доской.

— При социализме, — говорил Федька, — производство не может регулироваться спросом и предложением. Это ясно любому дураку, — добавлял, отступая от написанного.

Мы, мол, не на базаре. Экономика на принципе базара нам не нужна (это он вместо «рынка» такое понятие применил — яснее и ближе к простому человеку), чтобы у нас цены прыгали. Мы за стабильность и гарантии во всем.

Про гарантии тоже вставил от себя. И хорошо получилось. В зале даже засмеялись. А Федька почувствовал поддержку и вовсе распалился:

— Цена по-ихнему — регулятор. Но нам таких регуляторов не надо. Мы сами умеем регулировать. И никакая кибернетика здесь ни при чем…

Тут он совсем вспотел и снова стал тереть платком лысину и шею.

— Населению это не подходит.

Секретарь ученого совета стал названивать в колокольчик. В зале уже сплошной хохот. Но Федор Архипович тоже не лыком шит, все, что надо, у него раньше записано. Заглянет в бумажку и дальше шпарит, он уже подходил к планированию:

— А как же тогда планировать с помощью цен, если при ближайшем коммунизме все будет бесплатным?

Вот тут он не сомневался. Он всей своей жизнью, можно сказать, общество к этому приближал, чтобы все бесплатно. Для начала пусть и не для всех.

Хотя никто его уже не слушал.

Но никто и про регламент не вспоминал. Регламент по положению ни для кого не ограничен: сколько хочешь, столько и крой. Очень демократично. Председатель даже к порядку бросил призывать. Только схватился руками за голову и тихо стонал.

— Такова теоретическая платформа новоявленных идеологов «политической экономики», — опять шпарил Федька по бумажке. — Но мы имеем дело с обществом, а не со стадом коров.

Про коров он специально добавил — для понятливости.

Тут публика на галерке совсем разошлась и стала свистеть.

Вдалбливали, вдалбливали ему, а он пошел по-своему и прямо невпопад:

— Уважаемые академики, профессора и доценты, вам, конечно, зарплата позволяет… Но как же другим? А если которых беспокоит отсутствие в свободной продаже таких пищевых продуктов, как икра, осетрина или фисташки с бананами, так мы этого не едим. И не будем есть… Вот этими руками, — Федька свои руки показал, вперед вытянул, отчего они стали длинными, Дубровину почти до лица. — Вот этими руками, граждане, на икру не заработаешь…

— Это уж точно! — кто-то из зала кричит. — Только если украсть.

Понесло человека не в ту степь. И тут уж ему никак не остановиться, вздулся, как мыльный пузырь, и дальше давай раздуваться… Да и не один он уже на трибуне — один бы не смог молотить так долго. Целая вереница федек, очереди никто не ждет, все напирают и буквально орут, хватая один у другого микрофон.

— Давайте думать о последствиях! — один призывает.

— Мы не должны сдавать свои позиции! — другой кричит.

— Кому нужно ваше саморегулирование?! — третий возмущается. — Это же демонтаж!

— Согласен ли он с мыслями министерства?

Тут Дубровину пришлось отвечать. Это уже не просто Федька, а бывший его начальник Анатолий Иванович Осинский требует ответа. Почему, мол, ушел из нашей системы?

— Линию министерства, как вы ее понимаете, я считаю ошибочной и сейчас. Создание бесчисленного множества контор под видом АСУ — это глупость или преднамеренный обман государства.

Но Федька не слушает. Он упрямо заворачивает по бумажке о последствиях:

— К чему это ведет, легко увидеть на действиях самого обвиняемого. — Здесь он умышленно соусу добавил, назвав Дубровина обвиняемым. — Между прочим, им уже давно занимается прокуратура.