Его и подняли. Только он собрался говорить про уборку, как второй секретарь райкома вслух заметил словно бы в шутку:
— А что вы его спрашиваете? Они там насквозь в дачных делах погрязли. У них там свои интересы, им не до производства… Народ возмущается, письма пишет, сигнализирует…
Решение по двум директорам отстающих совхозов было подготовлено заранее, его огласили: одному строгий выговор, другому простой. Стали голосовать. Тут кто-то опять полушутя спрашивает:
— А с этим что? — кивнул в сторону Акуловича.
— А что с этим? — удивился первый секретарь. — Освободить от работы, если правда, что здесь о них говорилось. Чтобы между двух интересов не разрывался.
Снимать так снимать. Человек маленький, по нему не стали даже голосовать. Разбирательств не устраивали, писем никаких тем более не зачитывали: мелочевка. Это так здесь все то же указание сверху поняли, про то, что партийные комитеты пора освободить от мелочной опеки.
Аколович так ничего и не понял, приехал домой. Все в порядке, докладывает, нас, мол, по уборке особенно не трогали.
А назавтра в районной газете все читают сообщение: от работы товарища Акуловича (даже без инициалов) освободить.
— Ну точно обухом, — рассказывал нам главный агроном совхоза Александр Онуфриевич, — ходит человек сам не свой. Обидно, что так по-глупому карьера завершилась. И вроде бы нечаянно… Людям в глаза ему смотреть неловко — думает, над ним все смеются.
— А люди? — спросил Сватов.
— Люди не смеются. Люди сочувствуют. Каждый понимает, что с любым так может выйти. И конца всему этому не видать… Знать бы вот, кто эти пакости пишет…
Завмаг Петя проверку, нагрянувшую в магазин, поначалу никак не связал со своим визитом на дачу к Сватову. Ревизии, проверки, комиссии в торговле дело привычное, как с ними обходиться, Петя прекрасно знал. Чтобы ровно столько, сколько нужно, проверили, и выводы записали соответствующие. Недостатки чтобы обнаруживались, но не очень, и факты нарушений подтверждались, но не совсем. Без недостатков, без нарушений, без досадных мелочей кто живет? Только кто не работает.
Петя работал. И на результаты проверок всегда реагировал активно, строго наказывая подчиненных за всякий пустяк. И сам наказания воспринимал принципиально: никогда не торгуясь и не унижаясь просьбами о снисхождении. Положенное получал с полным пониманием своих недостатков и персональной вины. А бывало, даже и без вины был готов пострадать, если, скажем, в торге нужно кого-то выручить или просто выпустить пар… Правда, очень внимательно следил Петя, чтобы соблюдалась пропорция: за каждое замечание не менее двух благодарностей, за каждый выговор или начет — две грамоты (если Почетная, можно одну) и премия. Грамоты и благодарности он собственноручно вывешивал на специальном стенде. А на другом, тоже на видном месте приказы и выговоры, пусть и с этим все открыто, все на виду. Чего, собственно, темнить? Работаем, как умеем, стараемся в меру сил, получаем по содеянному.
О проверке ему, как обычно, сообщили заранее, и о контрольных покупках тоже. Никого в магазине он предупреждать не стал, а только поменял смены. Кое-кого из коллектива ему как раз и нужно было подставить, а лучше случая не найдешь… Можно, конечно, и самому организовать те же контрольные покупки, но тогда — скандал, тогда всем понятна преднамеренность, чего завмаг Петя не любил. Всегда предпочитая с неугодными людьми в коллективе разбираться как бы не по своей инициативе, подчиняясь лишь обстоятельствам.
Приходит к нему, скажем, человек устраиваться на работу, может, и хороший человек, но чужой. Директор выслушивает его внимательно, изъявляет полную готовность принять на работу и тут же отправляет к заведующей отделом. Через несколько минут по селектору раздается: «Директор, у нас же это место занято». — «Да? — как бы удивляется Петя. — Напрасно, выходит, человека обнадежили… И что ж, ничего нельзя придумать? Вот беда. Человек-то хороший. Ну, может, тогда пусть он попозже зайдет?»
Тем более не любил Петя избавляться от лишних людей и делал это всегда с откровенным сожалением: «Как же ты так?» Демонстрировал свое расположение и поддержку. Так поворачивал, что увольнение оказывалось для того лучшим из выходов и, расставаясь с директором, ничего, кроме благодарности, тот к нему не испытывал. Враги Пете были не нужны, тем более на стороне, тем более посвященные в тонкости дела…
Удивило и насторожило Петю на сей раз то, что позвонили о проверке сразу из трех мест. И вечером он сам уселся за телефон. Двух часов переговоров кое с кем из «покупательского актива» оказалось достаточным, чтобы понять: дело серьезное, гроза надвигается сразу с нескольких сторон, хотя источник один. Об этом же говорило и абсолютное совпадение фактов в анонимках, копии которых утром уже лежали на Петином столе.
В тот же день он получил еще два предупреждения, причем настолько серьезные, что пришлось заводить своего «жигуленка»: разговоры предстояли не телефонные, особенно последний — Пете доверительно сообщили, что не позднее чем завтра в городской газете выходит про него обличительная статья. Даже название статьи, не сулящее ему абсолютно ничего хорошего, Петя узнал: называлась она «С купеческим размахом».
Что-либо предпринимать оказалось поздно. Петя названивал Сватову, мне, но нас не застал — в тот вечер мы с Виктором Аркадьевичем остались ночевать на даче.
К начальству своему Петя не поехал, прекрасно понимая, что на поддержку рассчитывать не приходится и в лучшем случае встретят его все тем же: «Как же это ты так?» Собрался было к Петровичу в баню, но тоже передумал и, вернувшись с полдороги, поехал на свою новую квартиру, где только что завершил грандиозный ремонт и куда с семьей еще не успел переехать. Так и просидел всю ночь в одной из пустынных комнат, дожидаясь рассвета, а с ним и открытия газетного киоска…
На дачу к Сватову мы поехали тоже неспроста. Утром Виктору Аркадьевичу позвонила дочка соседей, только что вернувшаяся из Ути: какие-то люди, двое, приезжали осматривать его дом и все про Сватова у стариков выпытывали, но те ключей им не дали и дальше двора не пустили.
Анна Васильевна подробно нам рассказала про незваных гостей и сразу вычислила Федьку как виновника. Потом принялась успокаивать Сватова. Пусть его, пусть воюет, мол, пусть брешет — буде ему с той войны, кобелю вонючему. А нам с вами ладно, нам с того большой беды не выйдет.
— Будет беда, — помрачнел Сватов, — если его брехня ляжет на стол такого же Федора Архиповича. И займется ее изучением тоже человек, убежденный в том, что все одним лыком шиты.
Он как в воду глядел.
Забегая вперед, скажу, что старший следователь областной прокуратуры Вадим Николаевич Глотов именно таким человеком и оказался. Кому с самого начала все ясно, вопрос лишь в том, чтобы очевидное доказать. Источник сведений, конечно, мутноватый, но в тине как раз и попадаются караси.
Только умей выловить.
Мне он потом признался (как к человеку, понимающему, что к чему, — писаки, они вообще народ ушлый — он ко мне сразу отнесся доверительно):
— Я и сам, бывает, сяду да и напишу ее, анонимку. Ну, скажем, если указание прощупать кого или потрясти, а фактов нет. А особенно если на кого заведусь. На какого-нибудь начальника, что транспортом не помог, или на завмага опять же. Я ведь его насквозь вижу, а он мне нагло улыбается: презумпция, мол, невиновности, не пойман — не вор. Вот прямо на свое имя и катаю, без всяких презумпций: процветает, мол, воровство, приписки — если на автобазе; ценами балуют, дефицит придерживают — это в магазине, с накладными химичат… А кто не балует, кто не приписывает, кто не химичит? И сразу делу ход, сразу проверка, расследование. В трех случаях из пяти попадаю. В общем, вы сами это понимаете… У вас ведь тоже работа: скажут — пиши правду, будешь писать и всего накопаешь, под любую статью. Скажут — восхваляй, восхвалишь, аж читать противно.
