Тихо укатив из Ути, оставил Федор Архипович в сознании односельчан, что называется, неизгладимый след. Вспоминали его часто: одна за другой всплывали в разговорах его выходки и проделки. Анна Васильевна, понятно, для всей деревни ходила в героях, в избавителях.
Не давал покоя образ бывшего совхозного бригадира и Дубровину. Правда, скандал с сеном и Федькино поражение в нем он склонен был считать лишь счастливым случаем, а в Федьке видел социальное зло, от которого не так просто избавиться.
— Ну, хорошо, — говорил он, — а не огрей его Анна Васильевна орясиной? Кто знает, сколько бы его благополучие продолжалось? — Геннадия занимали причины Федькиной живучести. — Как случилось, что Федька так долго всю деревню попирал? Как он, будучи плутом бессовестным и очевидным, при всей своей никчемности и при всей безалаберности своей деятельности, так безбедно и вполне благополучно существовал? Что же он такая был за всесильная и всемогущая личность?
— Ржавый гвоздь, — сказал я однажды, вспомнив Анну Васильевну. — Все просто: сила его в слабости. Ржавый гвоздь к делу не больно применишь. Но и вытащить его нелегко. Ржавость как раз и мешает, удерживает.
Найденным объяснением я был вполне удовлетворен. Но Геннадия такая простота не устраивала.
— Это, конечно, красиво. Но все сложнее. Не в его, а в нашей слабости дело. Чтобы ржавчина могла процветать и развиваться, нужны соответствующие условия. Ну, скажем, нужна сырость. Нужна ситуация и среда.
Именно подходящую ситуацию создавал себе Федька в Ути, черпая извращенную свою силу и даже как бы неуязвимость в своем отношении к Анне Васильевне и ее односельчанам, к их труду на земле.
— И пользовался при этом, — говорил Геннадий, — лишь одной нашей слабостью. В чем она? Да в том, что деревню оставили с ним наедине… Возьми случай с соломой. Почему он ее сжег?
— Чтобы досадить Анне Васильевне… — ответил я не задумываясь.
— Нет, подожди, — перебил меня Геннадий. — Зачем он ее сжег, а не раздал по дворам? Неужели ты думаешь, что он не нашел бы повода обделить соломой одну Анну Васильевну?
Зная изобретательность Федора Архиповича, я так не думал.
— То-то и оно! — продолжал Дубровин. — Все не так просто. Дело здесь все в том же стремлении продержаться у власти. А продержаться Федор Архипович мог, только попирая деревню, держа ее в зависимости от себя, вынуждая ее идти к нему на поклон. Эту зависимость он и подчеркнул… И траву он не давал косить на неудобицах, потому что знал: именно так заставит всех идти к нему просить участок для покоса. Жизненная потребность и необходимость держать в деревне домашний скот… кормила Федьку. Даже и буквально кормила. Вспомни, как он работал пастухом…
Это было сразу после той истории со свеклой и с телеграммами, когда изгнанный из должности Федька вынужден был, не имея за душой никакой специальности, в руках — никакого умения, а во дворе — ни курицы, ни петуха, податься в пастухи личного стада.
Вскоре он убедился, что должность пастуха ничем, пожалуй, не уступает бригадирской. С коровы платили ему по шесть рублей в месяц, да еще собирали торбу, да еще по очереди выделяли помощника. Коров в трех окрестных деревнях набиралось шесть с лишним десятков — справиться с таким стадом, имея помощника и собаку, дело нехитрое, а получал Федор Архипович таким образом до четырехсот рублей наличными, да при полном пансионе, да с полным выражением почтительности, которым деревня балует дефицитную по нынешним временам должность.
Почтительность эта вполне компенсировала Федьке некоторую внутреннюю ущемленность — все-таки из бригадиров он был изгнан. Правда, своим «подпаскам» Федька частенько говорил, что в должность его еще призовут, никуда не денутся. И намекал на особый его, Федькин, к делам подход… «Талант способностей надо иметь…»
И действительно, вскоре его призвали.
И снова тогда началась для Федьки обычная жизнь, усложненная лишь вновь появившейся заботой, впрочем, вполне для него приятной и не обременительной, — сводить с Анной Васильевной счеты. Еще и оттого необременительной, что сведение счетов как раз и помогало ему «иметь подход» и жизнью Ути управлять.
Попробуй, скажем, Анна Васильевна, пусть и взбешенная тем, что свекла пропала под снегом, в другой год на прополку или уборку не выйти. Или взбунтуйся она — откажись сгнивший по нерадивости того же Федьки картофель перебирать. Тут он ей участок для косьбы и не выделит. Ну, не совсем не выделит — такой власти у него нет: молоко-то Анна Васильевна в совхоз исправно сдает, не выделить нельзя. Но забыть он может. И заставить ее лишний раз прогуляться до конторы. А потом, когда уже все покосы распределены и розданы, отведут ей участок на болотистых кочках да на отшибе, куда и проехать-то можно лишь на лошади. А лошадь, опять же, можно к сроку не дать, тогда сено дождем прихватит, оно и подгниет. Ну и так далее…
Призвать-то Федьку призвали, но, как оказалось, на его же беду. Все эти постоянные притеснения и помыкания, накопившись и достигнув однажды критической массы, вызвали в Анне Васильевне взрыв. Геннадий довольно скоро понял, что скандал в Ути не такая уж случайность. Поражение Федьки было предрешено тем, что все его существование противоречило здравому смыслу, которым в своей жизни руководствовалась Анна Васильевна.
Помог это понять Дубровину, казалось бы, незначительный и простой пример.
Как-то Геннадий спросил у Анны Васильевны, чего это они не косят траву на его участке. Константин Павлович подкармливал участок селитрой, и трава вымахала отменная. Однако соседи ее не трогали, а занимались мелочевкой, собирая с неудобиц по травинке.
От вопроса Анна Васильевна отделалась неопределенно-шутливо. Но Геннадий понял: накашивали старики ровно столько, сколько успели бы своими силами сгрести и накрыть, завидев приближающуюся тучу…
Федьку такие тонкости никогда не занимали. Так, однажды, воспользовавшись нагрянувшим отрядом шефов, он все скосил — где сухо и ничего почти от жары уже не было, где низко и сыро… И все, разумеется, сгубил, когда шефы уехали. Даже дважды сгубил. Сначала сгноил под проливными дождями, не успев собрать. Потом загрузил в сенажную траншею — подгнившее и сырое, вперемешку с теми же ветками. И в результате превратил в неприменимую бурду.
Здесь не Анны Васильевны был уничтожен труд, как в истории со свеклой, оставленной под снегом, но тем не менее боль душевную это у нее вызвало. И досаду, сродни той, что испытывала Анна Васильевна каждый день, проходя мимо худющих бычков, томящихся в загоне — и под дождем, и в знойную жару. У Федьки до них никак не доходили руки. Смотреть на них без сострадания и впрямь было невозможно… Этот загон Федька называл летними лагерями. И однажды не без важности пояснил Дубровину, что, согласно научным рекомендациям, в таких лагерях можно производить мясо без всяких капитальных затрат.
Насчет затрат Геннадий поинтересовался в конторе: одну из самых доходных животноводческих статей — откорм крупного рогатого скота — Федор Архипович ухитрился сделать разорительной…
И здесь Дубровина, как он сам признался, осенило. Вернувшись в тот день из конторы, он разыскал меня у реки. Я наблюдал, как мальчишки, копошась в прибрежных корчах, ловили руками плотву. Получалось у них это ловко. Геннадий присел рядом, вынул из кармана свирельку, положил ее на траву.
— С Федором Архиповичем теперь, мне кажется, все ясно.
Я посмотрел на него с удивлением. Мне с Федором Архиповичем уже давно все было ясно. Но у Геннадия сложилась концепция. Я приготовился слушать. Выслушивать его «концепции» всегда интересно.
На сей раз она сводилась к тому, что Федька наш — не что иное как… промежуточный человек. Самый что ни на есть.
— Что есть Федька? — развивал свою концепцию Геннадий. — Во-первых, он не хозяин. Ничего своего у него нет — ни земли, ни коня, ни соломы, ни навоза, ни покосов, ни семян, ни удобрений, ни сена, ни трактора… Во-вторых, он и не работник. Нет у него и специальности за душой, и никакого особого умения, разве кроме таланта воровать. И еще одного таланта, который позволяет ему блистательным образом использовать им же создаваемую на селе ситуацию. Помнишь, как ефрейтор из анекдота решил философскую проблему Времени и Пространства? Он дал команду копать канаву от забора и до обеда. Федька его превзошел, он исхитрился материализовать власть. Ту минимальную, которой он был в силу своего промежуточного положения наделен. Сделав свою промежуточность… средством благополучия.
