На учеников и учителей повышение Апацкого произвело удручающее впечатление. Его не любили все: одни — за жестокость, другие — за высокомерие, третьи — за показное всезнайство, прикрывающее невежество.

Лейтенант наглел с каждым днем. Возомнив себя инспектором классов, он без труда оттеснил тихого, погруженного в науку Ивана Петровича Гроздова и безраздельно распоряжался всеми делами. Издевательство над учителями, зверские расправы с учениками постоянно сопровождались его злобным криком: «Я из вас вышибу гурьевский дух! Все будете у меня по струнке ходить!»

Чтобы упрочить свое положение, Апацкий ввел строевые занятия. По задуманному им плану, это было одним из действенных средств повернуть училище в другое русло, придать ему характер захудалой военной школы, столь же далекой от высшего образования, как приходская школа от Академии. В новом расписании львиную долю учебного времени занимала шагистика, но вышибить гусиным шагом чувство любви и уважения к наукам, воспитанное Гурьевым в учениках, лейтенанту не удалось. Несмотря на усталость от муштры, они еще усерднее брались за книги и тетради.

Чем больше свирепствовал Апацкий, тем ожесточеннее становились воспитанники. Сплоченные ненавистью к нему, они противодействовали ему во всем. Пакостить ему сделалось всеобщей страстью. И каких только каверз не придумывали изобретательные подростки! Надевая шинель, лейтенант обнаруживал в ней несметное количество насекомых; поскользнувшись, он падал с лестницы, натертой жиром; стул, на который он садился, оказывался намазанным клеем либо краской; его чернильница кишела червями; из кивера ему пришлось вытряхивать, преодолевая отвращение, целый крысиный выводок; а однажды он вытащил из кармана мундира не то змею, не то ужа.

Нервы лейтенанта никогда не отличались крепостью, а сейчас были напряжены до предела. Малейший стук приводил его в трепет, у него пропал аппетит. Бессонница, которой он страдал с детства, усилилась, чередуясь с кошмарами, мучившими его каждую ночь. В минуты короткого сна Апацкий корчился, скрипел зубами, стонал и дико кричал, а когда просыпался от собственного крика, долго еще слышал иронический смех Наташи, пьяный лепет Редкозубова, торжествующий хохот Попова, спокойный, осуждающий голос Гурьева.

Утром лейтенант приходил в училище измученный, с желтым лицом, воспаленными глазами и выискивал жертву для расправы. Время от времени новоиспеченный «профессор» учинял массовые экзекуции, лихорадочно вглядываясь в лица воспитанников и рассчитывая найти в них чувство страха. Но чувство это лишь непомерно росло в нем самом. Явственнее слышались ему насмешки, все враждебнее и непокорнее казались глаза мальчиков, рассвеченные волчьими огоньками, все загадочнее становилась улыбка на губах у старших учеников.

Попова лейтенант избегал. Он еще не придумал, как отомстить ему, и не спешил с этим. Мысль, что соперник у него в руках, доставляла ему удовольствие. План мести должен быть четким и совершенно безопасным для самого Апацкого, — ведь молодой инженер отчаянно смел и надо держать себя с ним очень осторожно. Зато Гроздову лейтенант досаждал всячески. Молчаливый профессор терпеливо переносил оскорбления, а когда становилось невмоготу, скрывался в корабельной чертежной у Попова, куда Апацкий не смел входить.

Лейтенант не оставлял Гроздова и на уроках. Однажды Иван Петрович выводил на доске формулу дифференциального уравнения. Зашедший в класс Апацкий грубо оттолкнул его от доски и приказал ученикам по очереди повторить формулу.

Первый же воспитанник стер все с доски, постоял, подумал и растерянно уставился на лейтенанта.

— Господин профессор, я не понял, как она выводится. Не соблаговолите ли показать? — сказал он невинным тоном, протягивая Апацкому кусочек мела.

В классе раздался громкий хохот.

— Молчать! — багровея, зарычал Апацкий. — Ступай, скажи Мефодию, что я велел всыпать тебе пятьдесят розог.

— Помилуйте, господин профессор, за что? Нас учителя никогда не наказывали за то, что мы обращались к ним с вопросами, — послышался голос из задних рядов.

— Коли нас за каждый вопрос сечь будут, всю науку из нас вышибут.

Иван Петрович во время этой сцены стоял у окна, спиной к классу, и разглядывал грязные корки льда на канале. «Хоть бы не срамился перед учениками, — думал он, — вот вредный человек. Плюнуть бы ему в бесстыжие глаза и уйти…»

— Господин Гроздов, — услышал он скрипучий голос Апацкого, — продолжай урок. А ты, скотина, со мной пойдешь. Сам отсчитаю тебе полсотни розог.

Вечером у постели наказанного собралось много ребят. Мальчики таинственно шептались, расходились, приходили новые и тоже шушукались с серьезными и загадочными лицами. В последующие дни ученики были молчаливы и как-то странно поглядывали на Апацкого.

В субботу вечером лейтенант заступил на дежурство. Кроме него, в училище оставался только безропотно покорный матрос Мефодий, верный помощник и телохранитель Апацкого. Матрос сидел в комнатушке для служак, когда один из учеников принес ему штоф водки, полдюжины соленых огурцов и буханку хлеба.

— Это тебе прислал лейтенант, — сказал он и тотчас же скрылся.

Через час Мефодий уже храпел вовсю. Апацкий об этом не знал и спокойно писал очередное донесение князю Гагарину. Внезапно послышались шорохи, крысиный писк, мяуканье, душераздирающий крик. С замершим сердцем лейтенант выскочил из дежурной комнаты. В коридоре и классах было темно, и он наугад бросился в ту сторону, где кричали, но услышал позади себя хохот и жалобный плач.

Дежурный офицер заметался по коридору.

— Мефодий! Мефодий! — неистово орал он и, не поучив ответа, выбежал на лестницу. Здесь был полный мрак, лейтенант постоял, прислушался, тяжело дыша и вглядываясь в лестничную клетку. Ему почудилось, что он стоит на краю пропасти и кто-то крадется, чтобы его столкнуть. Апацкий поспешно открыл дверь в коридор. Он был ярко освещен. Сквозь стекла дверей в классах видны были сидящие за партами и прилежно занимающиеся ученики. Царила полная тишина.

Апацкий прошел в дежурную комнату.

— Что это было? — размышлял он вслух. — А может, вовсе ничего не было? Что, если у меня начались галлюцинации? Этак и с ума сойти недолго. К черту. Надо взять себя в руки, — бормотал он, силясь унять охватившую его дрожь.

Десять минут спустя к дежурному офицеру один за другим потянулись воспитанники верхнего класса.

— Господин профессор, покажите, пожалуйста, как вывести формулу?

— Господин профессор, второй день бьюсь над решением задачи по динамике. Никак не могу понять, — где здесь ошибка?

— На вас последняя надежда, господин профессор, — вздыхая говорил третий ученик, — исписал десять листов бумаги, и все напрасно. Не откажите в любезности, покажите, как взять этот интеграл.

Сначала Апацкий попросту отмахивался от ребят, потом затрясся от злобы. Схватив за шиворот одного из учеников, он вытащил его в коридор.

— В карцер тебя, злодей, в карцер! — ревел он. — Шкуру с живого спущу и собакам выброшу!

Громко стуча каблуками, из классов высыпали ученики. Окружив лейтенанта, они взялись за руки и завертелись в диком хороводе, скандируя:

— Неуч! Профессор экзекуций!

— Безграмотный чурбан!

— Митрофанушка!

Глаза лейтенанта полезли на лоб, в голове все смешалось. Инстинкт подсказывал ему: «Беги, скройся где-нибудь, запрись». Но он уже не владел собой и в бешенстве бросился на толпу. Его свалили, на голову и на ноги навалились десятки тел. Лейтенант рванулся, почувствовал острую боль в груди, потерял сознание.

Очнулся Апацкий в лазарете. Он с трудом поднял веки. В его глазах светилось безумие. Через три дня лейтенанта свезли в сумасшедший дом.

Тильзитский мир вызвал огромное недовольство большинства русских помещиков. Недовольны были им и многие офицеры флота. Наполеону постоянно докладывали об этих настроениях в русской средиземноморской эскадре, где неприязнь к французам высказывалась открыто.