Андрей Андреевич резко повернулся к Апацкому и с минуту разглядывал его холеное улыбающееся лицо. До сих пор он относился к мичману лучше, чем к другим учителям, хотя слышал о его жестоких расправах с воспитанниками. Апацкий казался ему порядочным человеком, не очень умным и не очень образованным, как и большинство офицеров. Неужели он в самом деле не понимает, что инженерная школа не может существовать без высшей математики, теоретической механики, гидравлики, аналитики и других точных наук?

— Итак, будем надеяться на ваше благоразумие, — продолжал Апацкий. — Я не могу долее оставаться здесь, мне нужно на урок, но, с вашего разрешения, я зайду вечерком. До свиданья, Андрей Андреевич, от всей души прошу вас, — не повторяйте сделанной ошибки, ибо она может стать роковой.

Мичман ушел Наташа накрыла на стол и пригласила отца обедать. Погруженные в невеселые мысли, они ели молча, без аппетита. После обеда Андрей Андреевич прилег на диван. Наташа подсела к нему и ласково провела ладонью по его щекам.

— Какое ты все-таки принял решение, папа? Пойдешь к директору?

— Не знаю, Наташа, не знаю… Надо бы идти. Попов и другие ребята слышали мой разговор с Путиховым. Если я не сдержу слова, они перестанут меня уважать. Скажу прямо, дочка, мне будет стыдно смотреть в глаза Попову.

Девушка отвернулась, чтобы скрыть смущение. Имя Попова было связано для нее со всеми светлыми переменами в ее жизни. Под влиянием рассказов отца, его восторженных отзывов, росло чувство симпатии к юноше. Незримая нить связывала ее с ним, и она ощущала эту связь реально. То, что Саша ни разу не пытался встретиться с ней, больно задевало самолюбие, подавляло желание напомнить отцу его обещание пригласить Попова к себе. Теперь это уже никогда не осуществится.

— Хочешь послушать мое мнение, папа? — сказала она, нежно глядя на отца. — Мне кажется, тебе не следует останавливаться на половине пути. Надо довести дело до конца.

— Страшно потерять службу, Наташа.

— Очень страшно, папа. Но еще страшнее для учителя потерять уважение учеников. Если ты отступишь, ты будешь мучиться, тебя опять потянет к водке. Я ведь тебя знаю.

— Умница ты моя! Других слов я от тебя и не ждал, — признательно сказал Андрей Андреевич и порывисто поднялся с дивана. — Как я рад, что ты меня понимаешь! Я сейчас же поеду к директору.

С удивительной для своего характера настойчивостью Редкозубов добивался встречи с генералом. Он подстерегал его у входа в квартиру, гонялся за ним по верфям, поджидал его в адмиралтействе. В конце концов он настиг директора у дверей его кабинета и попросил уделить ему несколько минут.

Александр Семенович сухо принял учителя, но все же пригласил сесть.

— Пожалуйста, говорите короче, — холодно сказал он, — если у вас жалоба, лучше подать ее в письменном виде.

— Я пришел не жаловаться, ваше превосходительство, и буду краток. Ученики верхнего класса, в коем я преподаю словесность, нуждаются в профессоре математики.

— А вы обращались к Евлампию Тихоновичу?

— Обращался, ваше превосходительства К сожалению, Путихов не придал значения моим словам.

— Стало быть, в профессоре большой нужды нет. Путихову виднее, чем нам с вами, господин Редкозубов.

— Ваше превосходительство, училище призвано готовить инженеров, а мы занимаемся с учениками чем угодно, только не специальными предметами. Без профессора нам не наладить дела.

— Где ж его взять, профессора? Может быть, вы, господин Редкозубов, поможете его найти? — В вопросе генерала звучала насмешка.

— Я предвидел этот вопрос, ваше превосходительство, и приготовил письмо в Академию наук. Подпишите, и я сегодня же свезу его в Академию. Я уверен, что она не останется глухой к нашей просьбе.

Катасанов прочел письмо, подписал его и вернул Редкозубову.

— Мне очень неприятно, — недовольно заметил он, — что вы, господин учитель, обошли Евлампия Тихоновича и вообще вмешиваетесь не в свое дело. Пусть Путихов сам отправит эту просьбу в Академию. Полагаю, что вы учтете мое замечание.

Проглотив обиду, Андрей Андреевич поспешно выбрался из адмиралтейства. Он шел по набережной Екатерининского канала, и чем ближе подходил к училищу, тем тревожнее становилось у него на душе.

«Чего я добился? — думал он. — Бумага подписана, а будет ли она отправлена? Весьма сомнительно. Генерал верит Путихову, как самому себе, и во всем потакает подмастерью. А милости от Евлампия ждать нечего — прогонит и ославит ни за грош. Повод всегда найдется. Проклятые чиновники!.. Эх, черт возьми, коль пропадать, так хоть не зря. Снесу-ка я сам письмо в Академию, дело вернее будет».

Утвердившись в этой мысли, Редкозубов позвал извозчика и поехал на Васильевский остров. Ему повезло. Сам вице-президент Академии наук внимательно выслушал его, прочел письмо, подписанное Катасановым, и обещал оказать училищу помощь.

Прошло три недели. Чувство страха и тревоги не покидало учителя, заглушая слабую надежду на то, что Путихов ничего не узнает о письме. Когда Редкозубова вызвали с урока в канцелярию, он понял, что катастрофа неизбежна, и приготовился встретить ее мужественно.

Путихов сидел за столом и писал. При входе Редкозубова он поднялся:

— Где бумага в Академию?

— Я свез ее по назначению, — стараясь не выдать волнения, ответил Редкозубов.

— Как свез? Куда свез?

— В Академию наук, конечно.

— Да как же ты посмел ослушаться приказа генерала? Вон из училища! И из квартиры убирайся. Чтоб через два дня и духом твоим сивушным не пахло! А не уберешься, — в канал выброшу. Эй, писарь, заготовь приказ об отчислении!

Редкозубов нервно зевнул, хотел что-то сказать, но передумал и понуро побрел домой.

— Ну вот, и совершилось то, чего мы ждали, — сказал он Наташе, выдавив улыбку. — Собирай вещи, дочка, пока их Путихов в канал не побросал.

— Не расстраивайся, папа, теперь мы с тобой не пропадем. Если здесь службу не найдешь, уедем из Петербурга. В хороших учителях везде нуждаются.

Редкозубов тяжело вздохнул.

— Службу, может, и найду, а вот учеников таких, как Попов и Осьминин да и все эти охтенцы, больше, наверное, никогда не встречу. Ты не представляешь, Наташа, как тяжело мне с ними расставаться. Это они вернули меня к жизни, пробудили во мне совесть, лучшие мои чувства и стремления.

В дверь постучали.

Наташа вышла в переднюю и вернулась с Апацким.

Вид у него был торжественный, и сам он весь благоухал. Мичман почтительно приветствовал Наташу, фамильярно похлопал Андрея Андреевича по плечу и укоризненно сказал:

— Вот как бывает, когда добрых советов не слушают. Эх, Андрей Андреевич, какую бурю мне пришлось из-за вас выдержать! Целый час уламывал Путихова отменить приказ о вашем увольнении.

Редкозубов подскочил на месте, словно по нему пробежал гальванический ток.

— Ну и что же?

— Все в порядке. Своими руками изорвал приказ. Можете возвращаться на урок. У вас там, кажется, сегодня еще два вечерних часа.

— Ай да Семен Леонидович, вот угодил! По гроб буду вам обязан. Дайте я вас расцелую.

— И я готова это сделать, — радостно сказала Наташа. — Вы наш ангел-хранитель.

— Хотел бы им быть всегда и с великим удовольствием принимаю вашу благодарность.

Мичман пригласил девушку прогуляться. Когда они вышли из дому и он взял ее под руку, она благосклонно улыбнулась, не подозревая, что в окне третьего этажа, сурово нахмурив брови, за каждым ее движением следил Саша Попов.

Александр Семенович Катасанов стоял у окна кабинета и с горечью смотрел на солдат, присланных в адмиралтейство взамен охтенских плотников. Солдат пригнали много. Большинство их слонялось по двору, не зная, к чему приложить руки, и явно скучая.

Катасанов задернул штору, мрачно зашагал из угла в угол по зеркальному паркету. Жгучие до боли, себялюбивые, гордые мысли сменялись в его голове раздумьем о бесплодности хлопот и стараний. Приказ императора об увольнении охтенцев полностью нарушил жизнь в адмиралтействе. Кто знает, сколько потребуется труда и времени, чтобы избавиться от царящей кругом суеты и беспорядочной сутолоки, приспособить людей к делу и наладить нормальную работу на стапелях.