— Сначала распорядитесь, господин Путихов, если не ошибаюсь, уложить этих воспитанников в лазарет. Им необходимо оказать немедленную лекарскую помощь.

— У нас нет лазарета, господин профессор.

— В таком случае отвезите их в больницу Флотского экипажа. Она находится неподалеку от Поцелуева моста. Сейчас приедет лекарь, пусть проследит, чтобы искалеченных подростков не растрясли в дороге.

Путихов поморщил нос и с затаенной злобой приказал Мефодию заложить телегу и подстелить сена.

— Пойдемте, господин профессор, — сказал он, закончив все распоряжения, — тут и 5ез нас справятся.

Но Гурьев дождался врача, посмотрел, как дядьки выносят учеников, и только после этого последовал за Путиховым. Они миновали несколько холодных грязных клетушек, обставленных нетесаными столами и наспех сколоченными скамейками, и вошли в канцелярию.

— О порядках здешних, господа, — сказал профессор Путихову и Апацкому, — я вынужден буду доложить генералу Катасанову либо адмиралу Григорию Григорьевичу Кушелеву. Воспитанники пьяные, учеников бьют до смерти…

Путихов и Апацкий испуганно переглянулись. Этот неожиданный гость может доставить огромные неприятности. Если он донесет Кушелеву, а последний доложит императору, не избежать Сибири.

— Весьма сожалею, господин профессор, — поспешил извиниться Апацкий. — Я был не совсем вежлив. Однако надеюсь, профессор, вы примете во внимание, что я выполнял служебные обязанности.

— Не слишком ли ревностно выполнялись эти обязанности, господин мичман?

— Ничуть. Воспитанникам было назначено по сотне розог.

— Сто розог! — с ужасом повторил Гурьев. — Да ведь это настоящее убийство. Такого наказания не выдерживают самые крепкие солдаты. Чем же воспитанники заслужили его?

— Видите ли, господин профессор, они посмели жаловаться…

— Они солгали директору, — перебил Апацкого Путихов. — Они солгали генералу Катасанову и получили то, чего хотели. Ничего недорослям не сделается. Авось, через две недели на ноги встанут. А сдохнут, — черт с ними, слабы, значит, для жизни земной; таких и жалеть нечего.

У Семена Емельяновича невольно сжались кулаки. «И этакому людоеду поручили воспитание детей, — подумал он. — Да его на пушечный выстрел нельзя подпускать к училищу».

Дверь с шумом открылась. На пороге канцелярии показался поручик Дубров.

— Пошто без спросу в двери ломишься? — сердито буркнул Путихов. — Иль терпения нету? Ну, говори, что там еще случилось?

— Ничего особенного, господин директор. Те пятеро учеников, что третьего дня в бега пустились, вернулись, можно сказать, в одном белье. Они столь пьяны, что не разобрать толком, куда одежду дели: не то пропили, не то в карты проиграли.

— Ладно, поручик, ступай. Иди и ты, Апацкий, займись учениками, накажи их, подлецов.

— Чем наказывать, господин директор: палками, батогами либо шпицрутенами?

Путихов нетерпеливо махнул рукой и с досадой пристукнул каблуком.

— Ну и помощнички, черт бы вас всех побрал! Чем хочешь наказывай, только уходи, не мешай нам тут.

— Я прикажу всыпать каждому по… — Апацкий посмотрел на Гурьева и запнулся, — по пятнадцать розог.

Апацкий и Дубров скрылись. Профессор беспокойно постукивал пальцами по столу. «За жалобу директору — сотня розог, а за промотанное обмундирование — пятнадцать; справедливо, что и говорить, — размышлял он. — Для здешнего начальства этот проступок, видно, обычное дело, так же, как и картежная игра и пьянство».

Путихов, стоявший по другую сторону стола, обдумывал, с чего бы начать разговор.

— Не желаете ли, господин профессор, пройтись по классам?

— Пройтись по классам? — рассеянно переспросил Гурьев, занятый своими невеселыми мыслями. — А много ли классов тут у тебя?

— Четыре, господин профессор. Три нижних и верхний. В трех обучаем русскому языку и арифметике, а в верхнем — алгебре, началам геометрии и физики.

— Каковы же успехи обучения?

Путихов промолчал. «Ишь ты, и соврать боится, — подумал Семен Емельянович. — Какое уж тут обучение!» — Вспомнился лысый пьяненький человечек в ученическом камзоле, вспомнились тупые, наглые глаза усатых верзил.

— А лысый мужичок, что мальчонкам в деды годится, он у тебя в каком классе сидит?

— Это Спиридоныч-то? Он, господин профессор, когда как. Весьма старательный ученик, и нраву тихого, мухи не обидит.

— Тихий, говоришь? Это хорошо. Сколько же таких учеников у тебя навербовано?

— Старее Спиридоныча нету. А которые имеют от роду по тридцати и более лет, — таких человек шесть наберется.

— А сколько таких, которые старше двадцати годов?

— Ну, этих наберется изрядно.

— Мой тебе совет, Путихов, освободить училище от этих учеников. Отчисляй всех, кто старше восемнадцати лет. Без этого порядка не наведешь.

— Уж как на то будет воля их превосходительства, генерала Катасанова. А вы, господин профессор, когда же к нам пожалуете?

— После масленицы приду. Передай директору, чтобы мне к тому времени ученики отобраны были из самых способных и толковых. Помещение получше приготовь. Да, вот еще что. Скажи директору, что я требую ход на парадной лестнице открытым держать. Дом этот, чай, для училища предназначен, а не только для одного директора и его боязливой супруги.

Вскоре после визита Гурьева, о котором Катасанов узнал от своей жены, в департамент к нему явился Путихов и озабоченно осведомился, нет ли у его превосходительства каких-либо неприятностей от начальства.

— Что там у тебя произошло? — спросил Катасанов, заражаясь волнением подмастерья.

— Ничего особенного, — уклончиво ответил Путихов. — Токмо испытываю беспокойство от прихода профессора Гурьева. Как бы не нажаловался адмиралу.

— А зачем он будет адмиралу жаловаться, — успокоился генерал. — Я, брат, Гурьева знаю. Прежде чем к Кушелеву пойти, он мне всю душу вымотает. На него угодить — легче корабль с крыльями построить. Да ты толком говори, — что случилось?

— Во всяком деле изъяны есть, ваше превосходительство. И у нас не без того. Я вам два приказа на подпись принес. Первый об отчислении великовозрастных учеников, а второй по поводу пьянства и игры в карты. Начертано в оном, чтобы наказывать виновных, бить их нещадно батогами либо розгами в зависимости от возраста. Оба приказа с подписью вашей на обозрение ученикам выставлю, пусть страхом проникаются.

— Чего же ты мне раньше о сих безобразиях не докладывал? Сколько раз тебе говорил: наведи порядок! Вдруг ревизия какая. Книги счетные как содержишь?

— Тут, ваше превосходительство, комар носу не подточит.

— Ну хорошо. Передай-ка учителям, что приглашаю их на торжество по случаю присвоения мне чина генерал-лейтенанта.

— Покорно благодарю, ваше превосходительство.

Путихов уходил от генерала с чувством досады на себя и презрения к Гурьеву. «Дурень, дурень, — бормотал он, — кого испугался, академишки, чиновника пятого класса! Да мой генерал его пальцем придавит. Вот дьявол, адмирала Кушелева припутал, будто и впрямь к нему вхож!»

Первое знакомство Гурьева с отобранными для него учениками произошло в коридоре. Профессор разыскивал верхний класс, но с любопытством остановился подле группы подростков, толпившихся у стены. Широкоплечий юноша выводил на ней мелом какую-то формулу и что-то горячо доказывал товарищам. Семен Емельянович узнал в нем жертву экзекуции, освобожденную им из рук Апацкого. Приглядевшись, он без труда опознал и остальных трех «жалобщиков».

Между подростками шел жаркий спор. Они так увлеклись, что не заметили, как подошел профессор. Скользнув взглядом по исчерченной мелом стене, Гурьев прислушался к спору.

— Нет, господа, эта задача не так решается. Скорость надобно из левой части равенства в правую перенести.