Гурьев взял его за руку и подвел к креслу.

— Садись, голубчик. Я тебя в обиду никому не дам. Ты знаешь, зачем мы тебя вызвали?

— Знаю, — выдавил сквозь зубы мальчик, чуть приподняв длинные ресницы.

— Ты ведь знаешь, кто взял твой топор?

— Да! То есть нет… — На бледном, худом лице Васьки появилось выражение мучительного колебания. — Не спрашивайте меня, господин профессор, я ничего не знаю… Он такой страшный, он меня убьет…

Серый заплакал. Семен Емельянович многозначительно посмотрел на Попова и стал успокаивать подростка. Прошло немало времени, прежде чем воспитанник вновь обрел дар речи. Нехотя, через силу, он назвал фамилию Чулкова.

— Еще один вопрос, голубчик. Тебе известно, для чего ему понадобился твой инструмент?

— Да я все-все видел… Я, господин профессор, тайком следил за Матюхой… Я так боюсь его, господин профессор!

— Стыдись, Вася! Нельзя быть таким трусом. Иди в класс и никого не бойся. Мы позаботимся, чтобы тебя никто не тронул. Проводи его, Александр Андреевич, и передай на руки кому-нибудь из старших воспитанников. Скажи им, что они отвечают головой за него. А ко мне пришли Чулкова.

Матюха Вульгарис вначале держал себя нагло и упорно отрицал свою вину. Когда же Гурьев пригрозил, что прогонит его сквозь строй, а затем отдаст под суд, Матюха проговорился, что действовал по наущению Апацкого, но, спохватившись, тут же решительно опроверг свои слова.

— Что будем делать, Александр Андреевич? — озадаченно спросил Гурьев, отправив Матюху в карцер. — За покушение на убийство надо обоих отдать под суд. Апацкий, конечно, отопрется да еще нас обвинит в клевете.

— Плюньте на них, Семен Емельянович, ну их к лешему! Выгоните обоих, и дело с концом. А об этой истории умолчим, благо ее почти никто не знает.

— Да, ты, Саша, прав; так мы и сделаем. Я сейчас поеду к Павлу Васильевичу Чичагову; не уходи никуда, я скоро вернусь.

Министр был занят и через управляющего канцелярией передал профессору, чтобы тот приехал в другой раз, но Семен Емельянович упрямо заявил, что не покинет канцелярию, пока не добьется аудиенции. Чичагов рассердился, однако приказал пустить профессора в кабинет.

— Ваше превосходительство, — без предисловий начал Гурьев. — Я вас долго не задержу. Имею срочную необходимость уволить учителя арифметики лейтенанта Апацкого и заменить его студентом Тенигиным.

— Коль скоро ты находишь это необходимым, возражать не стану. А утверждение мое письмом получишь.

Гурьев поблагодарил министра и поехал обратно в училище. Он сам объявил приказ Апацкому и повелел ему немедленно передать класс Тенигину; но лейтенант категорически отказался это выполнить.

— Не вы, господин профессор, меня принимали в училище, не вам и увольнять, — нагло заявил он. — Поглядим, что скажет по сему поводу его сиятельство, князь Гагарин. Как бы вас самого не погнали из училища.

— Убирайтесь с глаз, и чтоб больше я вас здесь не видел! — приказал Гурьев.

Два часа спустя Апацкий стоял перед директором и, задыхаясь от волнения и ярости, жалобно причитал:

— Ваше сиятельство, что же это такое? Потомственного дворянина, питомца морского кадетского корпуса заменяют каким-то мужиком, каким-то подлым студентом. Заступитесь, ваше сиятельство!

Узнав суть дела, князь рассвирепел. Апацкий был его глазами и ушами в училище.

Как посмел Гурьев без согласия директора увольнять учителя? Уволить лейтенанта, не поставив его, князя, даже в известность?!

— Успокойтесь, господин Апацкий, — глухо промычал он. — На сей раз Гурьев просчитался. Есть и у меня предел терпению.

— Я надеюсь, ваше сиятельство, что вы защитите меня. Он ведь нанес и вам пощечину. Все знали, что вы не давали на увольнение своего согласия.

— Да, да! Я сумею постоять и за себя, и за вас. Возвращайтесь в училище и продолжайте службу.

— Но ведь Гурьев уже подписал приказ, ваше сиятельство.

— Тем хуже для него. Идите, мой друг, даю вам слово, что завтра все повернется иначе.

В тот же день, поздно вечером, Гагарин разыскал Чичагова в английском клубе, затащил его в библиотеку и прямо приступил к делу.

— Павел Васильевич, выгони из училища этого беспардонного мужика.

— Какого мужика? — удивился министр.

— Профессора Семена Гурьева. Он, чай, не мне одному противен, а всему твоему департаменту.

— Он и мне порядком надоел, — усмехнулся Чичагов. — А как его уберешь, коль о нем по всему флоту слава идет, сам император ему милости разные оказывает?

— Пустое! — махнул рукой Гагарин. — Ныне император милостив, а завтра гневен. Сие от тебя, Павел Васильевич, зависит: куда пешку двинешь, там и встанет.

Чичагов, польщенный словами князя, рассмеялся.

— Чудак ты, право, князь! Как можно сие сотворить, коль и повода подходящего нет?..

— Повод у меня есть. Профессор без моего ведома и согласия уволил учителя лейтенанта Апацкого, а взамен его назначил студента.

— На это увольнение Гурьев у меня согласие испрашивал.

— И ты его дал?

— Дал.

— Письменно?

— Нет, изустно, но это все равно.

— Э, нет, не все равно, — возразил Гагарин. — Поскольку письменного согласия ты не давал, будем считать, что его не было. А есть ли таксе правило, чтобы инспектор классов к самому министру обращался? Сие и директору училища не должно быть дозволено.

Чичагов задумался. Он понимал, какой урон понесет училище с увольнением Гурьева. Но как отказать князю, супруге которого, Анне Петровне, он столь многим обязан?

…Вспомнился Чичагову 1797 год, холодная, сырая одиночная камера в Петропавловской крепости, уродливое, злобное лицо императора Павла и торжествующая улыбка Кушелева. Еще недавно этот царский фаворит был мичманом у отца Павла Васильевича, прославленного адмирала Чичагова. А теперь он сам полный адмирал, вице-президент адмиралтейств-коллегий. Это по его наговору император срывает с молодого Чичагова погоны, смешно топчет их ногами и кричит тонким, срывающимся голосом:

— Матросскую рубаху ему, мундир долой, долой!..

Чичагов хладнокровно вынимает из кармана кошелек.

— Ты что, ты что? — беснуется император.

— Мундир ваш, а деньги мои, ваше величество, — спокойно говорит Павел Васильевич, вызывая новую волну гнева.

— Отставки просишь, служить мне отказываешься! Сгною в крепости, крысами затравлю.

— За что, ваше величество? Не за то ли, что я мичману Гришке Кушелеву поперек дороги стал?

— Молчать! — орет Павел, дергаясь, как паяц на нитке. — Держать его в тюрьме со всеми строгостями. Сия камера для матроса Павла Чичагова чересчур просторна, перевести немедля в Алексеевский равелин.

Чичагов был похоронен заживо в каменном гробу. Давно уже стерлась для него грань между днями Мысли сливаются, и лишь одна сверлит мозг: скорей бы конец!

Освобождение пришло внезапно. Очаровательная Анна Петровна Лопухина-Гагарина, узнав о несчастье Чичагова, мимоходом заметила императору, что сожалеет об отсутствии в ее салоне Павла Васильевича. Этого было достаточно. Государь тотчас же освободил Чичагова и встретил его словами:

— Позабудем, что произошло, и останемся друзьями!

О нет, Павел Васильевич не забыл и никогда не забудет страшные месяцы своего заточения и всегда с благодарностью вспоминает о благородном заступничестве Анны Петровны.

Чичагов тряхнул головой, решительно поднялся и сказал:

— Уговорил ты меня, князь. Завтра состряпаю приказ об увольнении Гурьева, а причину какую-нибудь придумаю. Кого же тебе вместо профессора дать?

— Поставь инспектором классов корабельного мастера Лебрюна; человек премилый, европейского складу.

Министр чуть поморщился, но не возразил.

На следующий день Семен Емельянович ехал в училище в отличном настроении. Трясясь на одиночной гитаре-дрожках, он размышлял о том, что новый его труд «Основание динамики» получил всеобщее признание за границей; что шесть воспитанников первого отделения верхнего класса уже можно готовить к выпускным экзаменам; что талантливый, скромный и трудолюбивый студент Тенигин будет хорошим учителем.