Шепот обрывается; чуть погодя замолкает и телефон внизу. А потом происходит чудо.

Муть, только что заполнявшая глаза раненого, внезапно исчезает — будто в том фокусе с зажженной спичкой, брошенной в заполненную табачным дымом водочную бутылку, — а голос его обретает нездешнюю твердость и звучность:

— Путь праведника труден, ибо препятствуют ему себялюбивые и тираны из злых людей. Блажен тот пастырь, кто во имя милосердия и доброты ведет слабых за собой сквозь долину тьмы, ибо именно он и есть тот, кто воистину печется о ближнем своем, и возвращает детей заблудших… И совершу над ними мщение великое наказаниями яростными. Над теми, кто замыслит отравить и повредить братьям моим. И узнаешь ты, что имя мое — Господь, когда мщение мое падет на тебя !

Рука Чарльза Эйч Арчера — брата Иезекииля — твердо ложится на пульт, вдавливая пусковые кнопки.

Старт крылатой ракеты — сложный и по-своему красивый процесс…

Факел ракетного выхлопа, вырвавшийся из трюма «Крестоносца», разламывает напополам неприспособленный к подобным пиротехническим экзерсисам кораблик, но это уже не имеет значения: тот свое дело сделал. Оно, кстати, и к лучшему: концы в воду … На поверхности еще плавает некоторое время разнообразный мусор, в числе которого — тело человека в окровавленной гавайской рубашке. А может, и не тело; может, в тот, первый, момент человек был еще жив — но только проверить это никак невозможно. Потому что треугольные акульи плавники тут же устремляются к прикормленному местечку ; миг — и на волнах не остается ничего, кроме медленно тающей кровяной кляксы…

Утро в Каламат-Шутфе — пейзаж после битвы : «до нуля дотлел основной ресурс, а за ним неспешно иссяк резерв…» Впрочем, как раз от основного-то ресурса кой-чего еще осталось, причем с обеих сторон.

…Робингуд стремительным рывком преодолевает гребешок бархана и тут же откатывается чуть в сторону; впрочем, предосторожность эта оказывается излишней. Отложив винтовку, атаман извлекает индивидуальный пакет и споро принимается за раненого:

— Эх, Ванюша, дурилка ты картонная — в наши-то с тобой годы так подставляться!..

Рана скверная, более чем — в живот. Даже остановить кровотечение толком не выходит: дураку ясно — нужна срочная эвакуация. Дуракам-то, впрочем, всегда всё ясно… Выматерившись сквозь зубы, Робин включает уже некоторое время как домогающуюся его внимания рацию:

— Первый здесь!

— Товарищ майор, — доносится спокойный голос ракетчика Николая, — «Гранит» пошел, от Сокотры. Через шесть минут войдет в зону досягаемости. Начинаем отсчет. Как поняли? — прием.

«Добро пожаловать в реальный мир!..»

— Понял вас отлично. Успеваете?

— Так точно. А у вас как — ну, насчет того снайпера?..

— Никак. Если дорожите мозгами — не вздумайте опускать противопульные жалюзи. Конец связи.

Робингуд быстро, вбирающе , озирает окрестность в бинокль: несколько трупов, застывших на изрытом воронками песке, перевернутый джип, за линией барханов — истончившиеся дымкИ от выгоревших вертолетов… О дьявол, где ж он затаился, этот, последний по счету, гад?

Самому ЗРК, правда, ничего особо не грозит: окна кабины, где сейчас работают ракетчики, прикрыты выдвижными бронещитками — из винтовки не проймешь. Но вот насчет остального…. Впереди, метрах в ста, высится на пригорке осиротевшая «Сосна»: военспецы-зенитчики мертвы, застрелены в затылок — снайпер очень удачно обошел их позицию с тыла. А вот бедолага Ванюша, видать, столкнулся со снайпером чисто случайно, нос к носу — и тот его упредил … Или?..

— Ванюша, очнись! — веки раненого вздрагивают и медленно-медленно ползут вверх — по мере того, как по жилам его разливается содержимое шприц-тюбика. — Ты подставился нарочно? ОН выследил ракетчиков, и ты ЕГО отвлек на себя, верно?

— Холодно… — голос «лучшего рукопашника спецназа» доносится будто бы из невообразимой дали, с тех заснеженных ягелем сопок, куда навсегда уходят пасти своих Белых Оленей таежные кочевники Северо-Востока. — Холодно… не чувствую ничего… совсем… Позвоночник… что там?

— Всё нормально, Ванюша, всё будет в порядке! Сейчас будет эвакуация, держись! Минуты…

— Какая, на хрен, отсюда эвакуация?! — Ванюшин голос внезапно обретает привычную твердость: вот теперь, похоже, снадобье подействовало в полный рост . — Кто из нас бредит?.. Эх, Боря… Ввязались мы… как пионеры юные… За каменюку эту мусульманскую — горела б она синим пламенем!.. Да! — ты ЕГО-то хоть достал?

— Нет…

— Убей ЕГО, Боря!.. Это ведь ОН положил их всех — и Пашу, и Серегу с Витьком! И я — я тут чего, задарма, что ль, Бегущего Кабана из себя изображал?!

…Увы! Похоже, что таки да — задарма. Потому что сзади как раз звучит оклик по-русски:

— Майор! Обернись — напоследок!..

Вот и всё.

Руки атамана, замершего на корточках подле умирающего друга, заняты бинтами и прочей медицинской хренотенью; о том, чтоб дотянуться до лежащей рядом винтовки СВД, нечего и думать. Правда, на ремне у Ванюши, буквально в паре вершков от повязки, которую Робин как раз в тот момент подправлял, имеет место быть пистолет в открытой кобуре, но только хрена ли в нем проку? Выхватить-то его не проблема (и это Робин, естественно, немедля проделывает), но вот обернуться, отыскать позади себя снайпера, уже взявшего тебя на прицел, и, в свой черед, поймать его на мушку… Персонаж «Матрицы» с такой задачей, возможно, и справился бы, но «лучшему стрелку спецназа» такое — увы! — не под силу: ведь он всего лишь человек.

Он смог лишь запрокинутьтся назад, как сидел, одновременно выстрелив от груди — не в снайпера даже, а просто в направлении оклика…

Шансов попасть в цель тут, конечно, ни малейших — да он, надо думать, на то и не надеялся. Может, из глубин пресловутой «генетической памяти» его нордических четвертушек всплыли бескопирайтно тиражированные скальдами рекламные слоганы Валгаллы, входным билетом в коею сулили зажатое в руке оружие. А может, «лучший стрелок спецназа» решил умереть, делая выстрел, чисто из соображений стиля; коли так — судьба сыграла с ним несомненную шутку юмора, вложив ему напоследок в руку самое паршивое оружие, какое только можно отыскать на свете: пистолет Макарова. Тот самый, из которого «можно только застрелиться. И то, если повезет».

…Заваливаясь навзничь, Робингуд не успевает даже толком разглядеть на фоне той перепрокинутой панорамы похожую на ожившую копёшку фигуру снайпера в лохматом маскировочном «костюме Гилли», поскольку ее тут же заслоняет стремительно разрастающийся — из точки на пол-экрана — сверкающий торец Луис-Льосовой пули, летящей в точно переносицу атамана.

Каких только совпадений не случается на белом свете!

Ну кто, к примеру, мог бы предугадать, что тупорылая «макаровская» пуля, улетающая в белый свет, как в копеечку, пересечет кончик траектории того сияющего снайперского болида (прикиньте всякие там угловые градусы!) как раз в ту самую, единственно возможную, одну-тридцатичетырехтысячную долю секунды?..

«Что мы знаем о вероятностях?» — философски пожмет плечами один. «Всё в руце Господней!» — назидательно воздымет перст другой. Но оба они при этом, безусловно, сойдутся на том, что законам природы сей поразительный казус не противоречит.

Да, кстати: сцену столкновения летящих пуль я бы, пожалуй, снимал в стилистике не «Снайпера», а скорее «Матрицы»…

Как это ни удивительно, но у пистолета Макарова имеется всё же одно, пусть и третьестепенное, преимущество перед снайперской винтовкой: механизм перезарядки срабатывает быстрее… Ну, а насчет того, что «из Макарова можно только застрелиться, да и то, если повезет» — тут, уж извините, всё зависит от личных качеств стрелка: у кого из какого места руки растут. Так что нефиг пенять на всякого рода светоотражающие поверхности и мешающие танцам части тела!