— Зарима!.. — негромким, железным голосом командует бородач-ассириец, остановившийся посреди холла спиною ко входу — так, чтобы держать в поле зрения (а в случае нужды — под прицелом) одновременно обе лестницы, ведущие в холл, — и вот уже первая из барышень, проскользнув, за спиною Повелителя, сквозь ту хрустальную вертушку, делает три дюжины семенящих (и охренительно — да-да! — эротичных) шажков по подъездному пандусу отеля и ныряет в гостеприимно распахнутую дверцу белого микроавтобуса с тонированными стеклами.

— Зульфия!.. — (вертушка — пандус — микроавтобус).

— Лейла!.. — (вертушка — пандус…)

— Гюльчетай!.. Гюльчетай!! — (смазанная — вслед за ищущим взглядом — панорама холла) — Гюльчетай, твою маму во все дырки!!

Ну да, конечно: вон она, застряла перед сверкающим и переливающимся киоском с косметикой — увлеченно показывает что-то в тех витринах обеим своим новообретенным подружкам… А на правой лестнице между тем как раз уже нарисовалась команда из полдюжины штатных богословов с автоматами наизготовку, вступающих в холл в пешем строю — «уступом влево»:

— Всем стоять! Ни с места!!

Народ в холле безропотно замирает — кто где стоял, и вот тут-то левая из подружек Гюльчетай — та, что поизящней статями — выдает кунштюк, вполне достойный «лучшего стрелка спецназа». Стоя спиной к команде богословов , и отслеживая их передвижения по одному лишь отражению в зеркальных стеклах косметического киоска, барышня вдруг высовывает назад, из-под левой подмышки, автомат-недомерок «Ингрэм» и, по-прежнему не оборачиваясь, жмет на спуск. Автоматная очередь напрочь перерубает крепеж циклопической люстры в стиле ампир, каковая люстра рушится из-под купола холла точнехонько на тот грозный строй «уступом влево», напрочь погребя его под полуторатонной лавиной фальшивого хрусталя и бронзовых загогулин…

Падение той импровизированной авиабомбы отзывается, вроде вечно запоздалых сирен ПВО, слитным визгом всей прекрасной половины публики; получив, таким образом, вполне недвусмысленную команду «Отомри!», означенная публика со всех ног кидается очищать сцену… В принципе, в такой суматохе сматываться — любо-дорого, но в данном конкретном случае, увы, возникает труднопреодолимое препятствие: народ, в попытке вырваться наружу, мигом забивает ту чертову дверь-вертушку, и ее, конечно же, заклинивает на фиг — ни взад, ни вперед. Убедясь, что в тех дверях — полный но-пасаран , барышни-паранджистки, не сговариваясь, разворачиваются к стене из тонированного стекла, отделяющей внутренность холла от улицы. Дневная снайперша вновь вскидывает автомат, и…

Вид снаружи (рапид): стеклянная стена, размером с поставленный на-попа теннисный корт, величественно оседает эдакой хрустальной Ниагарой, тут же смерзающейся на тротуаре в блистающие под солнцем рождественские сугробы, и тем самым открывает, подобно раздернувшемуся театральному занавесу, сцену — внутренность холла. На авансцене застыли три красотки в паранджах, одна из которых только что отбросила на пол — небрежным жестом Тринити — автомат с опустошенным магазином. Засим красотки выбираются из холла на улицу, абсолютно синхронным движением перешагнув напольную нижнюю раму, ощерившуюся зловеще отсверкивающими осколками; при этом вся троица, под чарующую мелодию из «Эмануэли», задирает по самое не могу подолы своих паранджей, продемонстрировав зрителю: двое — мужские брюки и башмаки, а третья — гладкие загорелые ноги таких достоинств, что любой эротоман на этом месте заскрипел бы зубами в подушку.

Троица добирается до своего белого микроавтобуса одновременно с просочившимся-таки сквозь дверную вертушку ассириянином — все в сборе! Рванувший же вслед микроавтобусу джип-чероки с беспорядочно палящими брюнетами-автоматчиками тут же идет юзом на простреленных снайперскими выстрелами Робингуда шинах и с мелодичным звоном въезжает в придорожный киоск — как раз чтоб сделаться добычей понабежавшей отовсюду местной полиции.

…Ход дальнейшей погони — со всеми ее пересадками, переодеваниями и мотоциклетными прорывами сквозь восточный базар — когда преследователи, оскользаясь на раскатившихся им под ноги арбузоперсиках с поковырнутого лотка, образуют живописную кучу-малу, — вы с легкостью представите себе по фильмам о Джеймсе Бонде и Индиане Джойсе: оригинальность тут не требуется, и даже вредна. Отмечу лишь, что место команды очаровательной Гюльчетай (успевшей напоследок обменяться с Ванюшей долгим романтическим поцелуем: «Гюльчетай — собака — гюльчетай — эм-эс-кей — ру, черз „йот“!») заняли периодически обновляемые боевики мужеска пола, внешне абсолютно неотличимые от брюнетов-преследователей.

Группы преследователей на джипах (как «чероки», так и армейских) мечутся по городу; рации их, включенные на постоянную связь, сулятся голосом триумвира-Саида такими карами — и земными, им загробными, — что тут даже Ниро Вульф почел бы за лучшее лично выбраться из своего краснокожего кресла и поучаствовать… ну, тут я, может, и махнул маленько — но уж Арчи Гудвина он бы отправил по следу мигом, не требуя предоплаты.

Но покуда начальство лишь разоряется, засоряя эфир, кое-кто из подчиненных занимается делом:

— Шестой — всем, шестой — всем! — разносится по связи. — Они на южной окраине порта, у старого сухогрузного терминала. По ходу огневого контакта потерял двоих, нуждаюсь в подкреплении и серьезном вооружении.

…Три армейских джипа, набитые преследователями, застают на причале знакомый микроавтобус — брошенный, — а на искрящейся под закатными лучами сапфировой глади метрах в двадцати от пирса — стремительно набирающий ход белый моторный катер. Беспорядочная автоматная пальба в угон, как и следовало ожидать, оказывается безрезультатной, но арсенал преследователей легким стрелковым оружием отнюдь не исчерпывается. На третьем джипе обнаруживается смонтированное на турели безоткатное орудие, и в дюжине метров прямо по носу катера вырастает водяной столб разрыва. Катер пытается уйти зигзагом, но второй снаряд накрывает цель, и на загаженных пятном горючки волнах остаются на плаву лишь несколько чадно догорающих обломков…

— Второй, я шестой! — радостно рапортует по рации командир преследователей. — Цель поражена!.. Никак нет — не машина, а катер… Да, из безоткатки! Идиоты?!? — вдруг ошарашено вопрошает он у наушника. — Почему идиоты?.. Нет, трупов не видать… Да… Так точно… — откликается он совсем уже убитым тоном. — Засечь место и ждать аквалангистов? Есть…

…Метрах в трехстах от места событий, в развалинах старого пакгауза, затаились еще двое брутальных брюнетов — но это уже "наши сукины дети", из числа Робингудовых сопровождающих второго призыва. У одного — бинокль и рация, у второго — хитрый дистанционный пульт; первый докладывает по рации:

— Да, полный порядок. Можно переходить ко второй фазе.

Виртуальная разборка между триумвирами набирает обороты:

— Саид, — сдерживая ярость, цедит Григорий, — это тебе уже второе серьезное предупреждение о неполном служебном соответствии! Чего теперь будем предъявлять мировой общественности — трупы?

— Трупы?! — с нехорошей усмешкой включается в беседу Сайрус. — Держи карман шире! Врубайте «Аль-Джазиру», быстро!

Скандальный катарский телеканал, анфан-терибль сиэнэнизированного мирового медиа-сообщества, ведет передачу в прямом эфире. Боря-Робингуд, живой и невредимый, дает интервью у раскрутившего уже винты вертолета, присевшего на песчаном пустыре в пригороде столицы Эмиратов. Робингуд обстоятельно объясняет, что силы, подготовившие на него покушение, слишком могущественны, чтоб он мог полагаться на защиту местной полиции; он вынужден временно покинуть Эмираты, но рассчитывает вернуться сюда в ближайшие дни — когда враги оценят по достоинству копии документов, которые будут опубликованы в случае его смерти. Все заключенные сделки — это он подчеркивает особо — остаются в силе, им не воспрепятствует — ха-ха! — даже ядерная война. Засим атаман делает ручкой, вертолет отрывается от земли, а на экране, после заставки, появляются вести с полей Новоафганской войны.