— Эдак я скоро замычу и заблею, — вздыхал Грабш.

— Пойди раздобудь что-нибудь повкусней! — сердилась Олли. На их беду третий день, не переставая, шел снег. Грабш от отчаяния зарылся в сено. Он проспал как убитый девять часов. Когда он наконец высунул голову из сеновала, Олли с детьми нигде не было — а вместе с ними ушли ботинки Олли и ее шуба из гардероба госпожи Штольценбрук. Ему остались только морские свинки. Которых тем временем стало восемь.

Увидев у двери Олли с детьми, бабушка Лисбет, конечно, очень обрадовалась. Она осторожно взяла на руки новую малышку и расцеловала ее. А когда узнала, что правнучку зовут Лисбет, она пришла в полное умиление и восторг.

— Вот это да! — только и повторяла она, устроив ребенка в самом уютном месте — под шерстяным платком у себя на груди.

Салка тоже устроилась где потеплее: ее посадили на голландскую печку.

А вот на внучку бабушка в этот раз была сердита.

— Значит, ты сбежала, потому что он не может вас прокормить? — бранилась она. — А как ты это себе представляешь? Зимой? Учитывая, что на разбой ты его не пускаешь! Зарабатывать… Когда он носа высунуть не смеет! Его каждая собака знает. Хочешь, чтобы его опять посадили в тюрьму? Сегодня уж ладно, переночуете у меня. Но завтра утром возвращайся с детьми домой, в лес, и смотри у меня! — не запрещай мужу ходить на разбой. До следующего урожая. Он ничему другому не обучен…

Вот так на следующее утро Олли с детьми опять вернулась под круглую крышу, волоча за собой санки с продуктами. Дома она откопала из кучи сена расстроенного Грабша, попросила прощения и поцеловала его в бороду.

— Воришка мой любимый, — шептала она, — жулик, грабитель, громила ненаглядный, отправляйся разбойничать, раз уж по-другому не получается!

Тут Грабш издал такой радостный вопль, что закачались верхушки деревьев.

— Слыхала, Чапа? — шепнул собаке старый лесник Эммерих, сидевший в засаде и поджидавший кабанов на опушке близ Чихендорфа. — По голосу подозрительно похоже на убийство. Надо не забыть купить завтра «Чихенбургские ведомости».

А Грабш подхватил Олли, посадил себе на плечи и вместе с ней скатился по шесту. Он мигом сунул в пододеяльник тренировочный костюм с полотенцем, надел свои собственные штаны, башмаки и халат и с пододеяльником за спиной отправился в лес. Его густо засыпало снегом, и он побелел, еще не дойдя до болота.

Олли выглянула из-под поросячьего зада и помахала ему. И вдруг ее осенило: сегодня же День святого Николая[2]!

— Ромуальд! — покричала она ему, — сегодня нельзя, сегодня всю ночь будут ходить переодетые Николаи с подарками, они увидят тебя и заявят в полицию!

Но Грабш уже скрылся в лесу.

— Счастливого пути к новым катастрофам… — схватилась за голову Олли.

Подходя к окраине города Чихенау, Грабш встретил Макса, бегущего ему навстречу.

— Вот повезло! — покричал тот издалека, опасаясь, как бы Грабш не обнял его. — Я как раз шел к тебе в лес. Для тебя есть работа, и очень выгодная!

И он рассказал удивленному Грабшу про одного пенсионера из Чихенау, который уже много лет в День святого Николая изображал этого святого в актовом зале ратуши.

Но в этом году его неожиданно скрутила подагра, да так, что он не может пошевелиться. А праздник, как известно, сегодня вечером. И теперь все как сумасшедшие ищут нового Николая: высокого, статного мужчину, по возможности — с бородой.

— Думаю, ты годишься для этой работы как никто другой! — воскликнул Макс.

— Я разбойник, — угрюмо ответил Грабш, — полиция спит и видит, как бы меня сцапать.

— Да ведь никто не заметит, что это ты, — успокоил его Макс. — Ты придешь в темноте и уйдешь в темноте, а в зале ты будешь ряженый. Закончишь — получишь пятьдесят марок наличными. На них Олли купит все, что пожелает. Ну как?

Грабш подумал об Олли. Она давно об этом мечтала: чтобы он добросовестно зарабатывал деньги!

Апельсинка моя, пусть будет по-твоему, подумал он, грохнул Максу на плечо набитый пододеяльник и хмыкнул:

— Была не была!

Страшная метель мела в этот памятный день, можно сказать — пурга. Из-за нее не рассветало по-настоящему. Грабш спокойно добрался до гримерки за сценой ратуши, и его никто не узнал.

Макс побежал сказать бургомистру, что в последний момент удалось раздобыть нового исполнителя на роль Николая.

Затем он со всех ног бросился назад, запер гримерку на крючок и принялся наряжать Грабша. Костюм лежал наготове, и красная шуба даже подошла по ширине, только была коротковата. Находчивый Макс на скорую руку пришил к подолу и на рукава широкие полосы ваты. Потом напудрил бороду и волосы Грабша белоснежной пудрой и, набрав розового грима в обе руки, нарумянил ему щеки, красным накрасил нос и нахлобучил на разбойника красный колпак.

— Глянь-ка, — сказал он, развернув Грабша к зеркалу.

— Кто это там? — недоверчиво спросил Грабш.

— Это ты, кто же еще? — со смехом ответил Макс.

Но только Грабш ему не поверил.

В актовом зале зашумели. В День святого Николая в Чихенау было принято приглашать всех родителей с детьми младше семи лет в большой зал ратуши; где их поздравлял бургомистр и члены городского совета. Программа праздника много лет была одна и та же: сначала школьный хор пел «Белые снежинки кружатся с утра…», потом директор школы говорил речь, потом мужской хор «Гармония» пел «Завтра будет Рождество, завтра будет праздник», потом кто-нибудь из детей наизусть рассказывал «Ночь. Мороз. Сверкают звезды с высоты небес…», потом госпожа Штольценбрук играла на арфе, а жена бургомистра исполняла «Тишь и покой ночью святой», потом речь говорил бургомистр, а потом звонил колокольчик, и выходил святой Николай. Немного поговорив с детьми, он проходил по залу и раздавал печенье и апельсины из громадного мешка, а потом — под громкое чавканье зала — церковный хор пел «Бубенцы, бубенцы радостно гремят! Звон идет во все концы, саночки летят!». Затем детей поздравлял священник, под его речь большинство детей засыпали. Родители тоже. Но под конец всех будил полицейский духовой оркестр громовым исполнением марша «В лесу родилась елочка». Потом все шли по домам.

Так проходил День святого Николая в Чихенау. Пятьдесят лет подряд. Таким его ожидали и в этом году. Макс старался впопыхах втолковать это Грабшу. И с ужасом видел, что Грабш вообще не представляет себе, кто такой святой Николай и зачем он нужен. Когда Ромуальд был маленький, Николай никогда не приходил к нему в пещеру.

К тому же Грабш не умел читать и не видел ни одной книжки про Рождество. Изредка, выходя на разбой перед Рождеством, он обращал внимание на витрины в городе, сплошь украшенные изображениями Николая. Разбойник думал, что это гномский предводитель. Про гномов ему рассказывал дедушка, который его растил и воспитывал, с тех пор как отец сгинул в тюрьме, а мама сбежала с бродячим цирком.

— Итак, ты у нас — старик, который пришел из леса, — повторно объяснял Макс, обливаясь потом.

— Старик? — фыркнул Грабш. — Да мне лет тридцать пять — тридцать восемь, не больше!

— Знаю, — сказал Макс, теряя терпение. — А ты притворись, как будто ты старик. Вспомни своего дедушку! Сначала надо рассказать детям, что ты пришел из леса и у тебя есть толстая книга, в которой записаны все их плохие и хорошие поступки. Потом чуть-чуть погрозишь им розгами и скажешь, чтобы в следующем году вели себя еще лучше. А потом пройдешь по залу и раздашь детям сладости из мешка.

Грабш вообще ничего не понял. Но в зале уже запел школьный хор.

— А где мешок? — с интересом спросил Грабш.

Макс приоткрыл дверь и показал на огромный, битком набитый мешок около сцены.