— Так-то оно так, крабы не овощ, — вздохнул стрелочник и пошел по делам. Вдруг он остановился и переспросил:

— И поэтому у трех вагонов открыты двери?

Минуту начальник поезда буравил его непонимающим взглядом, а потом бросился к телефону.

Поезд подъезжал к Чихенау, и медлить было нельзя: Грабшу пора было спрыгивать. Второпях он взломал двери и у четвертого вагона, выгреб оттуда одиннадцать пачек кофе и два мешка муки, а следом выскочил сам. Кувыркаясь по насыпи, он скатился прямо в ежевичные кусты. Но старые добрые кожаные штаны защитили его от колючек.

Теперь надо было торопиться. Он включил фонарик. Кофе он мгновенно сгреб в свой мешок, а мешки с мукой связал вместе и повесил на шею.

Пригнувшись, он затрусил обратно вдоль путей. Скорый поезд «Фридрих Шиллер» со свистом нагнал его, мелькнул и унесся вдаль мимо Чихендорфской платформы, не останавливаясь.

Станцию Грабш обходил стороной. Через четверть часа он дошел до заболоченного пруда, в который укатились головки сыра. Поклажу он оставил на берегу, а сам спустился в трясину. Он вернулся на берег, до пояса перемазанный илом, зато с тяжелой охапкой сыров. Бородой он досуха вытерся сам и обтер сыры. Большого мешка для добычи оказалось мало, сыр и кофе не влезали вместе. Грабш не растерялся: он заткнул несколько пачек кофе за пояс кожаных штанов спереди и сзади, и теперь все сыры поместились в мешке. Ведерко с маргарином он сунул за пазуху.

Со всех ног — насколько позволяли набитые кофе штаны — он побежал вглубь Воронова леса, где у него были свои укромные места. Ближайший к Чихендорфу тайник — скала с глубокой расселиной. Грабш не раз пользовался им, если не мог сразу притащить добычу домой. У скалы он снял с шеи мешки с мукой, вытряхнул маргарин, сыры и кофе, припрятал и побежал обратно к насыпи. Он еле удержался, чтобы не запеть от восторга, потому что последний раз такой удачный набег случился у него много лет назад.

В туже расселину поместились мешки с сахаром и макароны, но бочки с селедкой пришлось оставить, потому что на путях послышались шаги. Полиция, кто ж еще! И все-таки он снова подкрался к железной дороге: отказаться от салями и ветчины было выше его сил. Но теперь он не включал фонарик, а ползал на четвереньках, подбирая круги колбасы.

Вдруг послышалась полицейская сирена. По дороге, шедшей вдоль рельсов, мчался джип. Но упрямства Грабшу было не занимать. Он не собирался оставлять полиции ни кусочка.

Разбойник затаился в кустах и подождал, пока джип проедет мимо. Едва опасность миновала, он затолкал ветчину в мешок. И снова мешок оказался мал. Впрочем, в таких трудных случаях Грабшу всегда приходили в голову хорошие идеи: на этот раз он снял штаны и завязал штанины в узлы. У него появился второй мешок!

В этот мешок с двумя отделениями он упихал все, что не влезало в первый, закинул один мешок за спину, другой повесил на грудь и потопал в сторону леса. Рубашка доходила ему до колен, и подол при ходьбе развевался.

Когда он переходил через дорогу, снова показался полицейский джип. Машина остановилась перед тем крутым поворотом, где Грабш однажды отобрал у капитана полиции Фолькера Штольценбрука форменные сапоги сорок девятого размера. Мощными фонарями полицейские просветили опушку.

— Там кто-то есть! — крикнул один из них, наткнувшись лучом на разбойника, который тут же нырнул в кусты. Все трое полицейских напряженно вгляделись в куст. За ним угадывался огромный мешок, из которого торчали палки. Под мешком развевалась юбка, из-под юбки выглядывали голые ноги в сапогах.

— Женщина, — сказал полицейский за рулем и дал газу. — Не исключено, что пошла за дровами.

За поворотом второй полицейский сказал:

— В такую поздноту? Полночь скоро. Когда люди идут за хворостом, они обычно возвращаются засветло.

— Думаю, она заблудилась, — ответил водитель.

— Но тогда она бы при виде нас не шмыгнула с дороги в лес, — засомневался второй полицейский.

— Черт возьми, вы заметили, какого она роста? — подал голос третий полицейский. — Прямо великанша! Давайте еще разок посмотрим на нее поближе.

Они развернулись и поехали обратно. Но женщина, собиравшая хворост, скрылась из виду, как они ни ругались и ни обшаривали кусты с фонарями в руках.

Под утро Грабш добрался до пещеры. При виде его Олли запрыгала от радости.

— Воришка ушастый! Я уж думала, тебя опять арестовали и заперли в подвале, колокольчик ты мой! — приговаривала она. — А зачем ты пошел разбойничать? Все не можешь отвыкнуть…

Тут только она заметила его голые ноги. И залилась громким смехом. А он гордо показал ей битком набитые штаны, вынул палку колбасы, дал откусить, и сам откусил большой кусок. Потом он вытряхнул добычу, надел штаны как следует и собрался за остальными трофеями, припрятанными в скальном тайнике.

— Может, подождешь, пока рассветет? — предложила Олли.

— Нет, — ответил разбойник, жуя колбасу, — к завтраку, самое позднее к обеду, в лес нагрянет полиция.

Он был уже у края болота, когда Олли крикнула ему вслед:

— У Салки начался насморк! Между прочим, от пещерной сырости. Нам правда нужен дом, и как можно скорее!

— Ерунда! — прокричал в ответ Грабш. — Отец и дед прекрасно жили в пещере, и все мои предки в ней…

Но Олли перебила его:

— Какое мне дело до твоих предков? Я думаю, Грабшам пора выбираться на свет, на свежий воздух.

Она убрала добычу в двенадцать ящиков огромного шкафа. Как обычно, она подергала за ручку, пытаясь выдвинуть тринадцатый, потайной ящик. Но он давно застрял.

Грабш бегал к расселине дважды. Вернувшись из второго похода с тяжелым мешком и подкатывая к пещере бочку с селедкой, он услышал полицейскую сирену.

— Наконец-то, — сказал он. — Я уж удивился, что их все нет. Олли, погаси огонь, а то они заметят дым.

Но Олли лежала на куче листьев совершенно без сил. Нос у нее был в сахарном песке. На куче по обе стороны валялись колбасные шкурки и селедочные хвосты. И по всей пещере пахло кофе.

— Чего удивляешься? — выдавила из себя Олли. — Я целую зиму протянула на орехах и ежевичном варенье. Зато теперь я наелась!

— Вот молока-то будет! — весело ответил Грабш. — Салочка, радуйся!

Но Салка, похоже, не собиралась радоваться, потому что орала как резаная.

Грабш перепугался:

— Ее слышно до самого Чихенау!

— У нее заложен нос, — сказала Олли. — Построй дом, и она замолчит.

Он схватил котел и залил огонь в очаге остатками кофе. Переложил Салку поближе к Олли. Она приложила ее к груди, и девочка принялась сосать, а за стенами пещеры, в лесу полицейские тем временем переходили болото — как случалось не раз, когда они пытались пробраться к логову разбойника. Тут и там раздавались приказы, кто-то ругался, эхо разносило по лесу крики. Наконец послышалась пожарная сирена, и Грабш сказал Олли:

— Опять у них кто-то провалился в болото. Каждый раз одно и то же. Повезло нам, что оттепель.

Он пересел поближе к входу и деловито прислушался к шуму в лесу. Да, каждый раз одно и то же, пожарным снова пришлось вытаскивать из болота нескольких полицейских. Джип тоже провалился в трясину. А капитан Штольценбрук сердился и кричал:

— Ах, негодяй! Вы у меня дождетесь, поймаем — сотрем в порошок!

— Поймайте сначала! — откликнулся Грабш в пещере, протяжно и с чувством рыгнул и выковырял кусочек колбасы из зубов. Потом лег рядом с уснувшими Олли и Салкой.

— Нет, — повторил он, засыпая, — не буду я строить дом. Дом слишком заметная вещь. Его и видно издалека, и обстрелять можно. Самое надежное место для разбойника и его семьи была и будет пещера.