Посетив в Берне музей картин, убеждаешься, что нет выдающихся живописцев швейцарцев. Беклин, скажете. Но он, вопервых, не первоклассный, а во — вторых, кажется, не швейцарец, но только живет там [339]. То же и в музыке, литературе и поэзии. Впрочем, имеется у них Ригонтини и Герд — первоклассные живописцы. Не следует, однако, требовать, чтобы яблоня давала гранаты, а гранатовое дерево апельсины и т[ому] п[одобное]. Швейцарцы имеют огромные заслуги в др[угих] областях, и таковыми их надо принять.

Возвращение в Россию готовило нам много неожиданных сложных переживаний. В начале осени начались студенческие, а затем и общеуниверситетские волнения, которые, распространившись, привели в октябре ко “всеобщей забастовке”. Надо представить себе громадную Россию, которая вся замерла. Вся жизнь остановилась. Это было и грандиозно и жутко. В Москве был убит революционер Бауман [340], и похороны его как бы показали всю мощь “левых”. Весь город наблюдал эти грандиозные похороны, организованные прекрасно, с самыми разнообразными чувствами. Большинство как будто сочувствовало революционерам. Но было и немало черносотенного элемента, затаившего злобу. Полиция отсутствовала, но порядок был образцовым. Окончились похороны расстрелом студентов и др[угих] участников, подошедших после похорон к университету, от 25/ XI4925 г. из кот. видно, что обещания небыли выполнены. Вот оно: И вот я в Палестине в молодом Толь Авиве. Конечно Тель- Авив еще не настоящая Пал[естнна].

Из Манежа против университета высыпали жандармы, городовые и начали стрелять в безоружных людей. Это был сигнал к самой черной и жестокой реакции. Манифестации черносотенные с хоругвями, иконами и портретами царя производили жуткое впечатление. До погромов в Москве не дошло! Но однажды управляющий домами Шереметьева, где я много лет жил, предупредил меня, что не ручается за безопасность нашу. Пришлось на пару дней отправить детей к христианским друзьям. Помню хорошо, какое омерзительное чувство бессилия и беззащитности охватило душу. Эта толпа подонков несла с собою смерть. Это не был “народ”. Народ свою волю выразил всеобщей забастовкой. И это подействовало. Наверху всполошились. Результатом был манифест, а затем и Государственная Дума [341].

Первые выборы, которые ярче всего отразили волю народа. Государственная Дума, со своим точно рожденным быть председателем ее — С. Муромцевым и такими членами ее, как Милюков, Петрункевич, Винавер, Герценштейн, ораторами, как Родичев и др[угие], являлись красой интеллигентской России, и, конечно, она не могла быть долговечной. Распущенная вскоре, она ответила “выборгским воззванием”. На что т[ак] называемый] “Союз русского народа” ответил убийством Герценштейна и Йоллоса [342]… Все эти колебания если и отражались на текущ[- ей] действительности, то главным образом в виде подъема настроения или упадка его. В такие моменты, однако, вопреки государственным колебаниям, душевная жизнь человека, охваченного идеей, независимой от текущей действительности, углубляется и расширяется. Анализ бетх[овенского] творчества открывал такие глубины этого великого творца, что идея Бетх — [овенской] академии, в которой, исходя от Бетх[овена], можно было бы познакомиться, с одной стороны, с его предшественниками, а с др[угой] — с последующими творцами, все более и более овладевала мною. Но прежде чем приступить к осуществлению той идеи, надо было преодолеть много затруднений.

Прошли годы, прежде чем я мог приступить к осуществлению моей заветной мечты. И это были годы упорного преодоления препятствий и настойчивой работы. Нужны были и “сочувствующие”, готовые помочь мне. И тут мне хотелось бы остановиться на двух друзьях моих, имевших большое значение в моей жизни в эти годы. Я познакомился с Ан[ой] Вас[нльевной] Бер щитам — вначале нашего с-толетня. Людей, совершенно противоположных как личности, характеры по своему отношению к жизни и по своей моральной ценности

Я познакомился с Анной Вас[ильевной] Бернштам в начале [конце] 19-г[о] века. Она была вдовой московского фабриканта Альберта Бернштама. Редко приходилось встречать такую молодую впечатлительность и способность глубоко проникать в суть жизни, как у этой вел[икой] женщины. Наше знакомство обратилось в глубокую дружбу, и мои письма к ней проникнуты искренней горячей привязанностью. Она платила мне тем же. Я не знал покойного мужа ее, но много слыхал о его любви к музыке и хорошей игре на рояле. Он любил играть в 4 р[уки], и одна из моих уч[ени]ц часто играла с ним. Как случилось, что мы никогда не встречались, мне стало ясно после более близкого знакомства с его вдовой. И тут замешался “еврейский вопрос”. Как могло случиться, что дочь Вольфа Тугенгольда, цензора евр[ейских] изданий в Вильне [343], друг[а] Фина, Лебенсона, Гинцбурга, преподавателя истории в вил[ьневском] раввинском училище [344], стала женою принявшего протестанство Бернштама, остается для меня загадкой.

Присматриваясь внимательно за два десятка лет нашей дружбы к душевной и духовной жизни этой прекрасной женщины, у меня создалось впечатление, что она точно постепенно оттаивала от предыдущей жизни. Какие — то отдаленные воспоминания детства чаще и чаще пробуждали в ее душе иные чувства, чем те, какими она жила до нашего знакомства. Все это происходило в ней постепенно и принимало характер упрощенного, углубленного и красивого отношения к жизни. И с каждым ее таким шагом вперед она становилась мне более и более дорогой, и дружба наша более и более крепла. Я глубже и лучше начал понимать ее по мере более близкого знакомства с немецким населением Москвы. Вряд ли где на свете немцам лучше жилось, чем в Москве и в Петербурге. Издавна — точно раз и навсегда — осталась на России неизгладимая печать фраза древнеклассического призвания варягов: “Земля наша велика и обильна, но прока в ней нет, да пойдите, княжите и володите нами”. Немцы проникали всюду: от царского престола до колонистов на Волге. Работники они были хорошие, и при условиях русской жизни проявлялись нередко и лучшие их стороны. В Москве немцы составляли автономное общество, они имели свой “немецкий клуб”, правда не очень высокого пошиба, свое певческое общ[ество] “Liedertafel”[345], в котором было много истинных любителей музыки. Их ежегодный концерт бывал обставлен с большой торжественностью. Лучшие артисты охотно принимали у них участие. Во всем этом участвовало “среднее сословие”.

Но было и “высшее” — немецкая аристократия, облюбовавшая т[ак] наз[ываемое] Воронцово поле, улица, соединявшая Покровский бульвар с Курским вокзалом. Отдельные особняки, прекрасно устроенные и красиво обставленные, принадлежали магнатам торговли и крупным негоциантам, как, например, Вогау [346], Марки [347], […], […][348] и др.

Замкнутые в своем кругу, они жили своей обособленной жизнью. Следующее (молодое) поколение их интересовалось искусством] и умело ценить его представителей. Я давал уроки дочери Вогау, в замужестве Марк — Лили Гуговне, — и она сумела оценить дарование Исая Добровейна, с кот[орым] сохранила теплые дружеские отношения до своей смерти. Целый сезон она собирала у себя большое общество, угощая музыкальными лекциями. И я должен сказать, что встретил в этой среде немало ценителей и даже знатоков музыки.