Такой же случай, как с трио Рахманинова], произошел с 5‑й симф[онией] Чайковского. Композитор, сам дирижируя, провалил ее и готов был уничтожить ее. Явился Никиш и возродил ее исполнением.

Когда Бетх[овен] услыхал одну из своих сонат, только сочиненную, в исполнении пианистки Мари Биго, то сказал: “Это не то, что я думал, но это много лучше”. “Das ist nicht genau der Charakter, welchen ich diesem Stucke habe geben wollen, doch fahren Sie immerhin fort, wenn ich es nicht vollstandig selbst bin, so ist es etwas Besseres ais ich”[310].

К этому времени московский [Художественный] театр достиг необычайной высоты постановкой ибсеновского “Бранда”[311]. То ли что время такое подоспело, когда весь воздух кругом был точно пропитан жаждой подвига, то ли что артисты изумительной игрой волновали и возбуждали эту жажду жертв, подвига, самоотверженности. Но каждое представление Бранда, которого исключительно исполнял Качалов, накаляло настроение зрителей до точки кипения… В жизни Москвы и, пожалуй, всей России Бранд создал своего рода эпоху. Почва точно была подготовлена. И когда со сцены раздавались слова Бранда: “Хотя бы все вы дали кроме жизни, ее не дав, вы ничего не дали”[312], то они зажигали всех каким — то горячим энтузиазмом. Люди жаждали выхода из того тупика, куда загнала их жестокая реакция. И представление “Бранда” открывало этот выход. Бранд помог т[ак] наз[ываемому] “освободительному движению”. Возможно, что он же повлиял на Каляева, убившего Серг[ея] Романова — брата Александра] III. Каляев не был обыкновенным рядовым террористом. Он шел на это как на подвиг и как подвиг совершил предназначенное ему. С опасностью для себя он пропустил сначала удобный случай бросить бомбу, заметив в карете гостей. И только когда Сергей был один, он исполнил то, что считал своим долгом. Он знал, что скрыться в Кремле невозможно, что его ждет смерть, и это его не остановило. Нe вспомнил ли он в предсмертный час слова Бранда “хотя бы все вы дали кроме жизни, ее не дав, вы ничего не дали”.

Через 25 л[ет] у меня в дневнике записано: меня 3‑й день волнует ибсеновский Бранд. Странное дело! Еще в 1904 г[оду] я переживал Бранда как эпоху в своей жизни. Никогда не забуду этой постановки Художественного] театра в Москве. Бранда играл Качалов — гениально. Еще долго по мн[огим] поводам целые цитаты из “Бранда” играли значительную роль в моей жизни. И сейчас, когда я снова читаю его, сильное волнение охватывает меня всего, и тогда все явления окружающей жизни кажутся незначительными. Куда — то тянет вверх к подвигам и настойчивому стремлению к цели, высокой и прекрасной…

[А ведь это так необходимо и особенно здесь, в строющейся Палестине.]

К концу девяностых годов 19 ст[олетия] (темная реакция подчас вызывает усиленное стремление к свету. Так в самые тяжкие годы последних десятилетий 19 ст[олетия] для учащихся в гимназиях и университетах) создалось в Москве Педагогическое общ[ество], целью которого было развивать и расширять горизонты учащихся популярными лекциями по всем областям науки [313]. Лучшие педогоги Москвы — во главе с директором частной гимназии Алфёровым, профессорам] университета — все горячо принялись за осуществление этой идеи. По воскресеньям от 2–4 [часов] в аудитории Исторического музея [314], прекрасно приспособленной для лекций, с великолепным фонарем[315], 5–6 сот учащихся слушали лекции по всем отраслям наук. Амфитеатр аудитории был акустически так великолепно устроен, что шепот на эстраде был слышен в последних рядах. Лекции чрезвычайно привились, и мест не всегда хватало для желающих.

Как раз в это время я у себя для своих учеников читал лекции по истории музыки с исполнением музыкальных образцов. Узнал об этом Алфёров. Он пришел ко мне с предложением прочитать популярную лекцию по музыке у них в обществе. Я стал отказываться, ссылаясь на то, что никогда публично не читал и сразу попасть в такую среду опытных лекторов прямо боязно. Но Алфёров обладал большой настойчивостью, и тогда я предложил следующее: возьму одну из трудных тем для неподготовленной аудитории — напр[имер] Баха — и сначала прочитаю с иллюстрациями в кругу педагогов. Если они одобрят и благословят, то буду читать, если осудят, то подожду еще. Алфёров с этим согласился. В назначенный день я просил доставить рояль в гимназию Алф[ёрова] на Арбате. Вечером в кругу нескольких педагогов я, сильно волнуясь, рассказал о Бахе и исполнил несколько вещей его, наиболее доступных.

Многое было подвергнуто критике. Так, напр[имер]: всякое техническое выражение или не упоминать, или тотчас же объяснить. Самый язык по возможности упростить, имея в виду учащихся 12–17 л[ет]. Но общее решение было — непременно читать. Я был очень благодарен педагогам за их указания и при каждом чтении пользовался их советами указаниями. Все др[угие] лекторы использовали также волшебный фонарь. Возникал вопрос, как пользоваться фонарем при музык[альных] лекциях. Ф[анта]зия моя разыгралась, т[ак] к[ак] картины очень много давали учащимся. И т[ак] к[ак] для Педагогического общества] работала диапозитив[ная] прекрасная мастерская Анциферова, то я готов был всю историю музыки иллюстрировать также картинами. Таким образом, у меня накопилась целая библиотека картин: история инструментов, нотописани[е] народов древности, из жизни композиторов, рукописи, портреты крупны[х] деятел[ей] и т[ому] п[одобное].

Лекции меня очень захватили, т[ак] к[ак] я чувствовал, что увлекаю аудиторию, и на этой почве звуки музыки сильнее действуют. Являясь чем — то новым, лекции они благотворно действовали и на др[угие] стороны моей деятельности, внося какую — то свежесть и в педагогическую, и в артистическую деятельность работу. Результаты лекций давали большое удовлетворение. У меня имеются документы, свидетельствующие о совершенно исключительном влиянии их на слушателей. Многие города ка кКазань, Астрахань, Самара и др[угие] устраивали подряд целую неделю моих чтений и называли это “неделя о Шоре”.

В одном из близких к Москве городов — в Туле — я в один сезон прочитал 21 лекцию. Устраивались они от всевозможных просветительных общ[еств] или от “народных университетов”, каких много развилось в больших городах России по примеру Нар[одного] университета] Шанявского в Москве 190. Как курьез стоит упомянуть, что во времена сильной реакции после [1]905 г[ода] в Саратове был закрыт Нар[одный] ун[иверситет] после моей лекции о… Бетховене. Свободолюбие и непочтение к власть имущим не понравилось саратовскому губернатору. Такое выражение Б[етховена] по поводу Гете, как “я ожидал встретить короля поэтов, а встретил поэта королей”, или посвящение Героической симфонии консулу Бонапарту и уничтожение этого посвящения, когда Наполеон объявил себя императором, казались черносотенному губернатору потрясениями основ, и университет закрыли. Должен сказать, что я продолжил читать лекцию эту по всей России и никаких помех не встречал.

Мне лично лекции принесли большую пользу. Я многому научился от разных аудиторий, и над многим пришлось поработать, многое усвоить и при этом учиться непрерывно. Кафедра для лектора то же как и эстрада для артиста невамеп — поучительн[а] в высшей степени.

Вернусь к первой артистической поездке нашего трио за границу в мае 1903 г[ода]. […]

1905 г[од] начался трагическим событием, взбудоражившим всю Россию. 9[-го] января священник Гапон повел десятки рабочих с женами и детьми к Зимнему дворцу. Народ желал лично говорить с царем. Ответом на это была стрельба в безоружных людей. Событие это явилось неожиданным для самого Талона, которого, быть может не без основания, считают провокатором. Несомненно, однако, и то, что он и сам был захвачен движением, которое вызвал. И возможно, что при благоприятном исходе он стал бы народным героем. Роковым образом имя его тесно связано с именем одного из энергичнейших и очень уважаемым и полезным деятелем нашей мал[енькой] страны…[316]