Как “реакция на реакцию” политическая жизнь оживилась по всей стране к концу 90‑х годов. Появились личности, вокруг которых образовались кружки. Имена: Муромцева, Милюкова Петрункевича, Родичева и др. привлекали общее внимание [276]. Ив[ан] Ил[ьич] Петрункевич. впоследствии патриарх кадетской партии, один из вдохновителей “адреса” тверского земства, на котором Николай II написал: “бессмысленные мечтания”, являлся своего рода центром, вокруг которого объединилось много политических деятелей. Среди них был и Мих[аил] Яковлевич] Герценштейн, которого Петрункевич сразу оценил.

С Петрункевичами я был давно знаком. Знакомство шло по музыкальной линии. Жена Ив[ана] Ил[ьича] Петрункевича принадлежала к тому типу “русских женщин”, которых когда — то воспел поэт Некрасов. Вдова графа Панина, она, выйдя замуж за Петрункевича, совершила с точки зрения придворных сфер непростительный “мезальянс”. И за это ее многого лишили, что принадлежало ей по праву. И главное — отняли единственную дочь, отдав ее на воспитание в Смольный институт, чтобы изолировать от материнского влияния. Но тут само провидение вмешалось, и дочь А. С. Петрункевич — графиня Софья Владимировна Панина — оказалась верной дочерью своей матери и все средства свои употребляла на просвещение народа. Знаменитый “Народный дворец” в Петербурге на Лиговке ею построен, и сама она принимала деятельное участие в просветительной работе. Во время Февральской революции 1917 г. гр[афиня] Панина занимала пост товарища министра во Временном правительстве.

А. С. любила музыку. Она недурно играла и, несмотря на возраст, пожелала совершенствоваться в игре. Заниматься с нею было в высшей степени интересно. Она умела восторгаться. Она умела с благоговением относиться ко всему прекрасному в искусстве, в жизни, в людях, н это придавало ей какое — то особое обаяние. Она обладала тем умом сердца, который всех пленял и привлекал к ней. Преклоняясь перед умом мужа и веря в его идеалы, она шла с ним рядом, никогда не отступая, внося во всем нежность и мягкость женской души. Если муж ее оценил

Герценштейна как полезного знатока земельных вопросов, то она прежде всего видела в нем благородную и тонко чувствующую душу. Об Ив[ане] Ил[ьиче] Петрункевиче много писали. Такие люди принадлежат истории. Живя одно лето в “Машуке”, имении Петрункевичей, я мог оценить многое в Ив[ане] Ил[ьиче]: разностороннее образование, ум, память, твердость политических убеждений и т. п. Но какая — то сухость его характера мешала мне близко подходить к нему. Все у него — так мне казалось — от головы. Тогда как у жены все было от сердца. Музыка нас сближала, и много моментов высоких переживаний дала она нам.

Революция нас разъединила. Они покинули Советскую Россию. Чехословакия дала им приют. Оба они умерли. В моей жизни знакомство с Петрункевичами имело значение. И я с теплым чувством вспоминаю усопших друзей…

Люди полагают, что они делают “историю”. Но великим создателем “истории” является жизнь. Черная реакция, казалось, окончательно победила на всех фронтах. И между тем, как трава — точно из камня — растет между расселин скал, так и свободная жизнь ищет выхода и находит его в самых неожиданных местах и самыми неожиданными способами. Против меня в Шереметевском переулке, где я жил 20 лет, проживал в скромной квартирке молодой офицер по фамилии Скирмут. Жил он с тетушкой. Производил он очень симпатичное впечатление. Неожиданно для него самого он стал наследником огромного состояния. Дальний родственник его — тоже Скирмут — владел на юге России, недалеко от Симферополя, огромным именьем, дававшим большой доход, это был тип Плюшкина, скареда, копившего всю жизнь и только смертью доставившего радость своему незнакомому наследнику. Сергей Трофимович Скирмут[277], как звали моего знакомого, сделавшись наследником огромного состояния, ни на йоту не изменил скромного образа жизни своего, разве только что в том Шереметьевском переулке, всем принадлежавшем Шереметьеву, переехал в лучшую квартиру. Это дало ему возможность отдаться широкой общественной деятельности. Надо было только найти законные пути. Народу в это время для воскресных и праздничных дней оставалось развлекаться в кабаках и трактирах. Вот в эту сторону была направлена деятельность “Общества народных развлечений”. председателем которого был Скирмут, а я его товарищем. Общество устраивало чайные в районах фабрик и особо посещаемых трактирах. Обставляло их так, чтобы уютно и приятно было бы посидеть в них. Тут же можно было покупать за гроши брошюры, книжки изд[ания] “Посредника”[278]— о вреде пьянства и т. п. Чайные имели успех. Полиция косилась на них, но все было “с разрешения”. Успех этот окрылил нас, и мы со Скирмутом решили по праздникам дать народу обшелоступные концерты в Сокольниках на кругу, где тысячи могли их слушать. Составлен был оркестр из хороших артистов, приглашен был дирижер Гуревич. По воскресеньям и праздникам можно было слушать хорошую и доступную народу музыку за гроши. Все это ложилось тяжким материальным бременем на общество. Доходы его от членских взносов были не очень большие, а расходы — благодаря расширению деятельности — огромные. Большинство членов комитета играло пассивную роль. Работали главным образом Скирмут и, по музыкальной части, я. Наступил, кажется, третий отчетный год. Это было незабываемое заседание. В отчете был указан дефицит в 26000 рублей. Члены общества с яростью нападали на комитет за такое попустительство. Досталось нам всем. Когда устали нас разносить и дали возможность говорить членам комитета, то поднялся председатель Скирмут и просто, без помпы, заявил, что весь дефицит он берет на себя и очень благодарит всех, помогавших достигнуть благоприятных для народа результатов. Речь его — простая, задушевная — изменила совершенно настроение аудитории, и заседание закончилось овациями по адресу Скирмута. В своей общественной деятельности Скирмут не остановился только На этом. Он создал книжное издательство, где печатались лучшие сочинения того времени. Он издал всего Ибсена, наряду с тем интересом, какой Художественный театр вызвал к этому писателю, ставя “Д-ра Штокмана”, “Привидения”, “Пер Гюнта” и особенно “Бранда”, который явился эпохой в русской жизни […]*. Он купил дом в Гранатном переулке с большим садом и собирал у себя художников Москвы. Горький у него останавливался. Бывал и Шаляпин. Он поддерживал семью Крандиевских и все делал просто. В конце концов и его большого состояния не хватило, и он исчез из Москвы.

Значение Кони в русской общественной жизни известно. Окруженный ореолом “оправдания” Веры Засулич[279] в начале своей судебной деятельности, он на протяжении долгой жизни своей сумел, исполняя всевозможные судебные должности, пользоваться уважением самых разнообразных сфер. Все это доказывает незаурядный ум, большой такт и, если хотите, талант. Несомненно, Кони был очень талантлив. Это доказывают его писания. Его книжечка “Доктор Гааз”[280] и по сегодня производит сильное впечатление. Находясь под обаянием личности Гааза, я однажды спросил Ан[атолия] Федоровича], был ли доктор Гааз таким, как он его изобразил, или это до некоторой степени идеализация. “Если бы вы знали д-ра Гиршмана, то вы такого вопроса не задали бы мне”, — ответил Кони. “Доктор Гааз” был посвящен д-ру Гиршману, знаменитому глазному врачу в Харькове, исключительному гуманисту…

Встречая на своем жизненном пути массу выдающихся людей и умея разбираться в них, Кони — в своих книгах “На жизненном пути”[281] — дает много ценного и интересного для характеристики эпохи. Надо отдать справедливость Кони — у него всегда есть что сказать и он умеет это сделать хорошо. Понятно, что знакомство с ним представляло огромный интерес. И когда я получил приглашение от писательницы Р. Хи[н] — Гольдовской [282] приехать на Рождество в ее маленькое имение по Николаевской жел[езной] дороге, где будет также А. Ф. Кони, то я, конечно, воспользовался этим приглашением.