Наш приезд был для него настоящим праздником. Он делился своими мыслями и чувствами, восторгался нашей музыкой, увлекался своими работами — словом — переживал несколько дней особенный душевный подъем.

Для меня поездка на юг имела совершенно особое значение. Помимо восторга от поразительной по красоте природы южного берега я получал удовлетворение от сознания, что близким моим наш успех доставлял особенную радость. Приветливо встречала нас Ялта. Там собиралось общество, способное ценить камерную музыку, и, какая ирония судьбы, те же лица, которые недавно перед тем хлопотали о запрете евреям жить в Ялте, были принуждены просить полицейскую власть снять этот запрет в отношении Альтшуллера. Дело в том, что Альтшуллер был еще учеником и потому не пользовался еще повсеместным правом жительства. Интереснее всего, что исправник, подчиненный собственно князю Кочубею, наотрез отказал княгине Кочубей дать Альтшуллеру разрешение проживать несколько дней в Ялте; на ее настойчивые просьбы он согласился только “не знать”, что не имеющий права жительства А. находится в Ялте. Поэтому на афише его имя не могло быть поставлено. Трио исполня* ли: Д. Шор и Д. Крейн. Но таковы были нравы в 90‑х годах XIX ст[олетия] в России.

Поездки эти действовали освежающим образом. Масса новых впечатлений, новые знакомства и успех — повлияли на настроение. В Ялте мы приобрели немало друзей: София Владимировна Фортунато, урожденная Стасова, верная дочь своего отца, Вл[адимира] Стасова, (тогда уже, лет 30 тому назад) была нашей горячей поклонницей и защитницей перед ялтинской полицией; Владимир Карлов[ич] Этлиман — талантливый архитектор и хороший скрипач, лицом напоминающий Иоахима, был глубоко интересным человеком. В нем были и странности, свойственные одиноко живущему человеку. Долгое пребывание в Италии, в среде художников различных национальностей, придавало особенный интерес его рассказам. Он горячо любил музыку и играл очень хорошо.

Княжна Долгорукая, полная старая женщина, юношески увлекающаяся всем прекрасным, горячая энтузиастка и большая любительница музыки, была нам преданным другом. Родовая аристократка, она, по существу, была демократкой. С нею было так легко сойтись, и через нее нам открылась вся аристократическая “горка” — так называлась гора, заселенная всей знатью.

Такова сила искусства. Оно интернационально, аполитично и не знает классовых подразделений.

[Руб. конкурс. Затем Толстой

Программа первого исторического камерного концерта «Московского трио» в составе: Д. Шор, Д. Крейн и М. А[льтшуллер].

Программа выступления «Московского трио» в Париже, 1903 г.

Программа концерта Шора, данного 13 мая 1907 г. в Иерусалиме.

Программа лекции — концерта Шора, 1911 г. В программе также еврейские народные песни и трио D-moll Мендельсона.

Программа концерта «Московского трио» в пользу Общества распространения просвещения между евреями в России, 1912 г.

.

Программа концерта Шора, организованного в пользу Общества распространения просвещения между евреями в России, 1913 г

В первом отделении оркестр С. А. Кусевицкого под управлением А. Б. Хессина исполнил симфонию A-dur и сюиту “Cephale et Procris”Мендельсона. Во втором отделении выступили скрипач Л. С. Ауэр (ор.61 Бетховена) и певица М. Оленина д’Альгейм (Lifnei Melech Malchei, сообщена Ю. Д. Энгель) Темы лекции: происхождение, воспитание и образование Мендельсона; значение Мендельсона в музыке и т. д.

Гастрольное выступление Шора в Воронеже, 1914 г.

Гастрольное выступление Шора в Астрахани, 1915 г.

Программа одного из “камерных вечеров”, 1915 г.

Д. С. Крейн, Р. И. Эрлих, Д. С. Шор

.

Евсей Шор и Иегуди Менухин

Евсей Шор

Родители Шора

Надива (Надежда Рафаиловна) Шор с ученицей

Раиса Михайловна Муллер, жена Шора

Письмо Д. Шора к жене, Р. Шор. Иерусалим, 17.05.1907 Здесь: письмо № 14 в разделе “Письма”

15 августа 1890 г. был первый Рубинштейновский конкурс в Петербурге. После исторических концертов 85/86 годов А. Рубинштейн пожертвовал 25 тысяч рублей с тем, чтобы каждые пять лет состоялся бы конкурс для молодых пианистов и композиторов. Преми[ю] в 10 тысяч франков — проценты с капитала — разделить поровну: лучшему пианисту и за лучшее сочинение. В 1886 г[оду], | когда заговорили о конкурсе], я запомнил хорошо, что через 5 лет, [в 1890 г.], будет конкурс. Но в течение последующих лет — женитьба, окончание консерватории, заботы о семье, заботы о дальнейшей музыкальной деятельности вытеснили в из памяти время конкурса. В июле 1890 г., живя на даче под Москвой в селе KpacicoDe, я должен был поехать в Москву для найма квартиры на зиму. Устав от жары и духоты городской, я зашел освежиться в кондитерскую (Трамблэ, что на Кузнецком мосту). Там на столике я увидал газетный листок с объявлением о конкурсе. В первый момент я растерялся, т. к. оставалось меньше месяца до конкурса, а это недостаточный срок для приготовления программы из сочинений Баха, Моцарта, Бетховена, Шопена, Шумана, Листа; да к тому же я не знал всех подробностей и условий конкурса. Тем не менее Я решил все же поехать па конкурс.

Я сейчас же написал письмо Сафонову, [своему учителю], члену жюри, с просьбой сообщить мне подробности и дать совет — ехать ли на конкурс. Он тотчас же ответил. Подробностей сообщить не мог, но указал, к кому обратиться. Нашел, что времени мало осталось до конкурса, но если я чувствую, что подготовлюсь, то ехать стоит[191]. Накануне конкурса я был в Петербурге. Программа у меня была готова. Нас было всего 5–6 конкурирующих: Феручио Бузони, тогда молодой пианист и композитор, уже получивший премию как пианист, профессор консерватории в Гельсингфорсе; американец Фербенкс; Дубасов, сын преподавателя консерватории, только весной кончивший консерваторию [у профессора Штейна, отличного учителя\, молодой композитор Чези, сын прекрасного пианиста и музыканта; и я. Премии получили — Дубасов как пианист и Бузони как композитор. Бузони никогда не мог забыть, что его обошли как пианиста. Встречаясь со мной лет через 15–17 он говорил: “Wir sind totgeschlagene Pianisten”[192]. Ходили слухи, что Рубинштейн настаивал, чтобы премию дали Дубасову. [Эти слухи неверны и мало соответствуют прямой и честной натуре Рубинштейна.] Я утверждаю, что присуждение премии Дубасову было в высшей степени справедливо. Он играл на редкость прекрасно. То, что он дальше не пошел, а Бузони же стал всесветно знаменитым, — это другое дело. В то время Бузони переживал какое — то переходное состояние, что особенно отражалось на темпах, то очень медленных, то очень быстрых. Отсюда получалось впечатление какой — то необоснованности, какого — то мудрствования без […].