Не будучи сионистом, я оказался одним из первых среди москвичей, посетивших [Эрец — Исраэль]. В апреле 1907 г[ода] я сел на пароход в Севастополе и на др[угой] день же был в Константинополе. Я переживал исключительное душевное состояние.

Анализ музыкального] творчества открывал передо мною все душевное и духовное величие творцов музыки. Становилось ясно, что настоящий великий композитор велик и как личность (человек). Особенно это ясно на Бетховене. И благодарное чувство к этому титану от музыки вылилось в стремление создать учреждение для всестороннего изучения лучшего, что есть в творчестве Бетховена, его предшественников и последующих композиторов.

Так назревала идея создания Бетховенской студии, которая осуществилась лишь через несколько лет. Мечта о поездке в Бонн — на родину Бетховена — меня не покидала. И вот — за год до поездки в Пал[естину] — я посетил Бонн.

Предо мною письмо, написанное 27 авг[уста] 1906 г[ода] из Бонна. Привожу выдержки из него (перевод с иврита):

“И вот я в Бонне! Место, о котором мечтал как истинный мусульманин о Мекке или как религиозный еврей о святом городе Иерусалиме. И ничто не обмануло моих надежд. Я чувствую, что не напрасно стремился сюда, не напрасно горело во мне желание увидеть этот маленький домик, в котором родился один из величайших людей девятнадцатого века… Я задумал увидеть город, наполненный духом Бетховена, и вот передо мною обычный немецкий городок. Все, что осталось в нем с тех времен, это — дом, в котором родился величайший композитор, и комната, в которой он появился на свет. И какая комната! Б-же мой! Маленькая, низкая, с маленьким окошком, выходящим на стену соседнего дома, так, что не видно даже полоски неба… Но это не помешало гиганту развернуться, и он не стал из — за этого меньше любить природу и людей! И эта стена значительнее всех красот мира. Через два дня я поднялся на гору Рассельруэ (Rasselruhe), и передо мной открылся прекрасный вид на Рейн, на Бонн и его окрестности. Бетховен часто бегал здесь в детстве. Здесь зародилась его любовь к природе, которая выразилась со всей полнотой в его произведениях. В жизни своей не встречал такого прекрасного вида. Я хотел бы сохранить в своей памяти обуревающие меня мысли и чувства и записал в свой блокнот: “Только творчество ради творчества может принести желанные плоды. В мире Бетховена я остро чувствую отвагу и стремительность. Он покоряет сердца не только как художник, но и как личность. Если бы даже он не написал ни одной ноты, он остался бы для нас исключительной личностью только благодаря истории своей жизни”.

Здесь, в Бонне, на берегу Рейна в полном одиночестве я изучал все касающееся жизни и творчества Бетховена[381] . Не раз сидел я у могилы другоге музыканта Шумана, который похоронен здесь.

Что — то глубоко трогательное есть в судьбе Шумана. Один из просвещеннейших музыкальных деятелей и композиторов, счастливый муж знаменитой Клары Вик [382], он, мучимый какими — то тайными страданиями, душевно заболевает и умирает около Бонна. Ровно 40 л[ет] спустя рядом с ним похоронили Клару… целыми — часами.[383] Из Бонна я поехал в Эйзенах на родину С. Баха. С раннего утра и до позднего вечера я знакомился в течение нескольких дней со всем, касающемся Баха. В Лейпциге я побывал в Томас Кирхе, где последние 27 л[ет] своей жизни жил, работал и умер Себ[астьян] Бах. Посетил Гевандгауз, полный воспоминаниями о Мендельсоне. В музее смотрел знаменитую статую Клингера — Бетховен (+ сравнение ее с Аронсоном [384]).

В Берлине посетил могилу Мендельсона… Упоминаю об этом путешествии, связанном для меня со многими переживаниями, потому что оно явилось до некоторой степени подготовлением к моему посещению Пал[естины].

Если Бонн, Эйзенах, Лейпциг и Берлин разрешали мои музыкальные сомнения, то народно — национальное чувство, проснувшееся в тому времени, требовало настойчиво Пал[естины]. И вот в апреле 1907 г[ода] я сюда приехал (мое письмо от 31 г[ода] от “Я был […]* “все” и везде).

Я переписывался с тогдашним секретарем музыкальной школы Иерусалима — М-е Мари Ицхаки[385], которая сохранила все письма мои.

Вот некоторые выдержки из них: стр. 2, 3,4 до знака X. О […][386] до скорбью… и дальше: “Под впечатлением” до “из Берлина” — и дальше — от “Я ответил” до “живых”[387].

Что такое Бетховен? Только гениально одаренный музыкант или нечто гораздо большее? Не проявляется ли в его творчестве весь рост и все величие человеческой души, способной подняться на недосягаемую высоту, и не представляют ли творения Бетховена ступени, по которым композитор поднимался к идеалу? И если всякое истинное искусство показывает человеку те возможности величия, которые имеются в его душе, то не являют ли творения Бетховена настоящую картину такого величия? Вот почему его имя так обаятельно и магически действует на всякого, прикосновенного к музыке. И если жизнь всякого великого человека представляет глубокий интерес, то жизнь Бетховена возбуждает интерес исключительный. Если мы проследим его жизнь, полную горьких лишений и человеческих страданий, отданную целиком служению искусству на благо человечества, то наше удивление перед Бетховеным — музыкантом соединиться с благоговением перед Бетховеным — человеком.

Бетховен — этот гений, сумевший сочетать гениальность и человечность, одно из тех явлений в искусстве, которое, кажется, никогда не будет исчерпано и к которому каждое поколение может подойти по — своему. Он явился в то время, когда Европа переживала одну из величайших страниц своей истории. Свободная философская мысль, стремящаяся освободить человека от всех религиозных, общественных и гражданских пут, неудержимо влекла к провозглашению великих освободительных принципов. Вся жизнь должна была обновиться, и на обломках старого, унижающего человеческое достоинство строя надлежало возникнуть новой счастливой жизни. И если последствия не оправдали надежд и Бетховен был свидетелем того, как попирались человеческие права, то все же его великое сердце до последнего своего биения осталось верным лучшим идеалам его времени, которые он часто понимал глубже, шире и выше, чем кто — либо из его современников. Это резко отличало Бетховена от современных ему музыкантов, даже таких гениальных, как Гайдн и Моцарт. В то время как другие музыканты стояли в стороне от умственного и социального движения свего века и оставались только великими музыкантами, Бетховен в полном смысле слова [был] сыном своего века и, можно смело сказать, шел впереди него. Он так верил в этическую силу своего “божественного искусства” и так высоко ставил свое артистическое призвание, что и перед коронованными лицами не склонялась его львиная голова.

Убогая обстановка окружала колыбель Бетховена, родившегося 17 дек[абря] 1770[388].

Ничто, положительно ничто не предвещало будущего величия. Бедность, доходящая до нищеты, тяжелая семейная атмосфера, впоследствии пьянство отца, отсутствие правильного школьного обучения, необходимость рано поддержать всю семью, все это могло бы сломить менее энергичную натуру и не дать развиться природным дарованиям. А между тем мы именно на Бетховене можем проследить постоянный внутренний рост, которому никакие внешние препятствия не могли помешать. Глубокое сознание важности своего призвания не покидало его и являлось верной путеводной звездой для всей его остальной жизни. Благородная способность стоять выше житейских невзгод вырабатывалась в Бетховене постепенно. Шаг за шагом можно проследить этот рост и видеть, как всякое самоусовершенствование являлось плодом огромных усилий и как с каждым таким завоеванием дух его все более и более укреплялся. “Нет ничего выше, как приблизиться к божеству и распространять его лучи между людьми”, — говорил Бетховен, и это он делал на протяжении всей своей жизни. Идея Служение человечеству, основанное на любви и самоотречении, — вот конечный результат его жизни.