В том году композитор Скрябин жил недалеко от Женевы с семьей. Меня связывало с ним мпого[е] пережитое вместо, и мне хотелось навестить его. Я знал Скрябина с 1886 г[ода], когда он только что поступил в консерваторию. Худенький кадетик, он производил впечатление слабого и нервного мальчика. Поступил он на старший курс в класс Сафонова, в то время когда Сафонов со знаменитым виолончелистом Давыдовым на 2 месяца покинули Москву для ряда концертов по всей России. Вновь поступивших учеников Сафонов передал мне на это время поручил мне, своему старшему уч[ени]ку. Кадетик Скрябин поражал меня той быстротой, с какою он усваивал все заданное. За эти два месяца я мог убедиться в необыкновенности дарования 15 — [ти]л[етнего] Скрябина. К этому времени он уже начал сочинять, и с первых творческих шагов его, несмотря на сильное влияние Шопена, чувствуется уже нечто специфически скрябинское. С виду скромный, деликатный, он, однако, упорно отстаивал свой подход к иск[усству] и жизни. Не раз он в классе, ценя высоко своего учителя Сафонова, вопреки его требованиям], отстаивал свое толкование, особенно Шопена. И Сафонов, как умный педагог, соглашался с мнением своего уч[ени]ка, когда находил, что он прав. В то время в классе Сафонова было немало выдающихся уч[ени]ков, и среди них Иосиф Левин с исключительными виртуозными данными, которым способствовала необыкновенно большая и гибкая рука. Скрябин, не довольствуясь тем, что исполнение его на ф[орте]п[иано] полно тонкости, изящества и нежной грации, что чаровало слушателей, пожелал в виртуозности состязаться с Левиным и упорно работал над этюдами Листа, над его “Дон — Жуаном” и т[ому] п[одобным], результатом чего явилась болезнь правой руки. Тогда — то он и сочинил свой прекрасный прелюд и ноктюрн для одной левой руки. Своими сочинениями он всех нас покорял, и наш учитель Сафонов с особенным вниманием относился к творческому дару своего уч[ени]ка. Он всячески старался облегчить тернистый путь начинающего композитора, материальное положение которого никогда не было блестящим. Он содействовал тому, что такой меценат, как Беляев, заинтересовался Скрябиным и стал печатать его сочинения, обеспечив ему ежемесячное содержание. Через несколько лет, по окончании консерватории, молодой Скрябин был приглашен профессором] консерватории, директором которой был Сафонов. К тому времени, когда Скрябин жил около Женевы, он был уже несколько лет женат на хорошей пианистке Вере Исакович, и у него было две дочки [334].

Имя Скрябина становилось известным и за границей, и постепенно чувство самосознания юного композитора постепенно превращалось в манию величия, что начало отражаться и на его творчестве, переходившее иногда границы искусства. Глубоко ценя его дарование, а также и его самого, я решил навестить его. Я хорошо знал и его жену Веру Ивановну — хорошую пианистку, хорошую мать и преданную супругу. Помню, как сразу, как только я попал на их дачу, я почувствовал, что точно не вовремя приехал, хотя хозяйка как будто была рада моему посещению. Но какая — то растерянность ее и печаль, которую она не могла скрыть, поразили меня. Скрябина не видно было. Тогда я спросил: “А где комната Александра] Николаевича]?” Надеясь увидеть того, ради кот[орого] я приехал. Она повела меня на 2‑й этаж и показала комнату, в кот[орой] жил и работал композитор. Но его в ней не было. На мой вопрос “Где же он?” она с глубокой печалью сказала мне: “Александр] Николаевич] нас покинул”. Я сразу не понял ее и спросил: “Он уехал куда — нибудь?” “Нет, — сказала она, и слезы зазвучали в ее [голосе] ответе, — он нас совсем оставил”. Я сразу почувствовал, что переживает бедная женщина, и глубокое сочувствие к ее горю охватило мою душу, “что же Вы намерены делать?” — спросил я ее. “Сама не знаю, — был ее ответ, — я написала отцу и жду ответа”. Под тяжелым впечатлением уехал я к себе и всю дорогу не мог отделаться от чувства глубокой печали, охватившей мою душу…

Последствия моего посещения убедили меня в том, что нет случайных встреч и все в жизни — как бы результаты предшествующих мыслей и стремлений. Я хотел повидать Скрябина, кот[орый] покинул Россию и поселился за границей. Мною руководили чувства любви и уважения к замечательному композитору; наткнувшись на семейную трагедию, я не мог оставаться равнодушным к горю молодой женщины, покинутой с двумя детьми. С ним случилось в области творчества до некоторой степени то же, что при состязании виртуозном. Как тонкий и прекрасный музыкант — я употребил бы без преувеличения эпитет “гениальный” — он понимал все значение и величие Бетховена, к которому он, однако, относился отрицательно. Начал он свое симфоническое творчество тем, чем Бетх[овен] закончил, т[о] е[сть] симфонией с хором. А затем — после 2‑х последующих симфоний — появил[и]сь “Поэма экстаза” и “Прометей”[335], после чего он самого себя загнал в какой — то мистический тупик, мечтая создать “мистерию” — синтез всех искусств [336]. Мистерия как “последний праздник человечества”, а автор как бы Мессия. Таково было преувеличенное душевное состояние высоко одаренного музыканта, пожелавшего (быть может, бессознательно) превзойти непревзойденного Бетховена. И на этот раз он повредил себе руку, как в состязании с Левиным, и как бы положил закрыл себе путь к дальнейшему творчеству. Ранняя смерть избавила его от сознания мучительного бессилия своего… И все же я утверждаю, что ушел от нас в 1914 г[оду] гениальный композитор Александр Скрябин [337]. Не могу забыть концерта, программа которого состояла из 9‑й симф[онии] Бетховена и “Поэмы экстаза” Скрябина. Я был поражен тем, что тот подъем духа, какой всегда возбуждает 9‑я симф[ония], не только не ослабел после исполнения “Экстаза”, а как бы еще усилился. Я вышел из концерта взволнованный и как бы даже в каком — то экстазе. Чтобы себя проверить, я остановил своего коллегу профессора] консерватории] Гольденвейзера вопросом: “Что скажете?” Он так же как и я пережил то же самое. Время Скрябина еще придет. Он сам определил срок через 50 л[ет].

Встретившись по дороге в Россию в Берлине с Сафоновым, я подробно рассказал ему о положении Скрябиной и о необходимости ей помочь. Результатом нашего разговора было приглашение Сафоновым Веры Ив[ановны] Скрябиной преподавательницей Московской] консерватории. Это сразу устроило ее и разрешило безвыходность ее положения… Мой разговор с Сафоновым остался для нее тайной…

Воспоминания об этих событиях первого нашего пребывания в Швейцарии отвлекли меня от продолжения путешествия [1]905 г[ода]. И на этот раз мы попали на редкое празднование, которое раз в 25 л[ет] имеет место в Швейцарии. Fete de vignerons[338], таково название этого праздника, сопровождаемого театральным исполнением всей трудовой народной жизни Швейцарии. Были представлены 4 времени года и все работы, исполняемые сельскими жителями — летом, осенью, зимою и весною. Артисты — крестьяне ближайших к Веве селений — исполняли свои роли под музыку, специально написанную швейцарским композитором Дорэ. Амфитеатр, временно построенный на берегу Женевского озера, вмещал несколько тысяч человек. Целую неделю артисты под ярким солнцем давали несколько представлений в день, и амфитеатр всегда был переполнен. Из разговора с участвующими я понял, что они радуются этому празднику, в котором они удостаиваются участвовать раз в 25 л[ет]. Да и зрители точно участвовали в этом чисто народном празднике труда. Покидаешь всегда Швейцарию с чувством сожаления, что провидение щедро одарило страну. И как ни странно, но именно это обилие красот природы, прекрасных разнообразных климатов, содействующих благосостоянию страны, то ли все это от привычки становится будничным, но мало поэзии в самих швейцарцах.