Помпей хотел налить себе еще вина, но, когда потянулся за кувшином, лампада погасла, а воздух неожиданно наполнился странной прохладой. Пошарив по столу, архивариус нащупал светильник и, держась за стену, направился к жаровне, которая тлела у входа, чтобы снова запалить фитиль. Вернувшись обратно, он вздрогнул от неожиданности и едва не выронил горящую лампаду из рук. За его столом сидел юноша, одетый в какое-то неприглядное тряпье. Он был немного горбат, а правый глаз его был красен, словно налит кровью, отчего на него было не очень приятно смотреть. Незнакомец, подергиваясь всем телом, произнес ломающимся голосом:

– Садись, Помпей, не бойся.

Старый солдат медленно, не сводя глаз с необычного посетителя, разместился напротив.

– Меня зовут Авера. Ты, наверное, об этом хотел спросить?

Помпей кивнул головой в знак согласия и поставил лампаду на стол. Но Авера отодвинул ее дальше от себя и ближе к своему собеседнику, проговорив:

– В последнее время я не очень люблю свет: он режет мне глаза. Темнота мне нравится куда больше, в ней все одинаковы. А днем… – юноша прикрыл веки и стал жадно нюхать воздух, словно пес, – днем от вас всех несет тщеславием и пафосом, вы все стремитесь покрасоваться друг перед другом, выставляя себя напоказ, как продажные девки. Сейчас большинство из вас спит, и от этого даже дышать становится легче, тогда как днем вы смердите своими грехами, словно клопы. Чувствуешь? Чувствуешь? – снова начал глубоко втягивать ноздрями воздух Авера.

Помпей, не понимая, что происходит, тоже попытался принюхаться вокруг себя, но, так ничего и не почуяв, вскоре снова уставился на своего гостя. Тот лишь улыбнулся на удивление ровной и белоснежной улыбкой.

– Конечно, ты ничего не чувствуешь. Как можно почувствовать вонь от самого себя?

– Кто ты такой?! И что ты делаешь у меня дома?! Убирайся, пока я тебе ноги не переломал! – не выдержав такой наглости от незваного гостя, повышенным тоном произнес Помпей, привставая за столом. На это Авера лишь ухмыльнулся и, снова передернувшись всем телом, тоже приподнялся.

– Я уйду только с тобой, Помпей, сын Брута. За этим я и пришел сюда, и, поверь, не тебе диктовать мне условия.

После этих слов бечевка, которая висела на вбитом в стену крюке, упала на пол, распуталась, змеей подползла к Помпею и одним концом обвилась вокруг его шеи, а другим перекинулась за перекладину под потолком и завязалась узлом. Затем веревка резко натянулась и архивариус, невольно ухватившись за петлю, вытянулся по струнке. Еще через мгновение бечева затащила его на стол. Беспомощно перебирая ногами, Помпей опрокинул стоявший на нем кувшин, и вино, словно кровь, растеклось по его поверхности и стало капать на пол. Авера вышел из-за стола и встал напротив Помпея, который безумными, выпученными глазами смотрел на него сверху вниз. Его вены набухли, лицо побагровело от напряжения, а веревка продолжала медленно натягиваться, заставляя его становиться на цыпочки. Вдруг бечева ослабла, и архивариус рухнул вниз, приземлившись на четвереньках на стол и оказавшись лицом к лицу с Аверой. Помпей прерывисто закашлял и часто задышал.

– Ну, спрашивай, Помпей. Я же вижу, как ты мучаешься этим вопросом, даже стоя одной ногой в могиле.

– Что ты такое? – проглотив пересохшим горлом слюну, произнес тот. – Ты бог? За что ты это делаешь со мной? В чем я перед тобой виноват?

– Бог? – рассмеялся Авера. – Куда мне до бога? Я порождение человечества, я ваше дитя, созданное по вашему образу и подобию своим отцом. В чем ты виноват передо мной? Ни в чем. Но ты виноват перед моим повелителем, перед самим собой и перед тем, кто вас так любит и кто отвернулся от тебя за грехи твои.

– Я не понимаю, – тихо произнес Помпей, окончательно прокашлявшись.

– Хорошо, я растолкую тебе! – схватив его за волосы, Авера подтащил архивариуса поближе к себе и прошептал ему на ухо: – Тебе передает привет Ливия. Надеюсь, ты еще не забыл такую? А также ее дочери, в особенности маленькая Юлия. Ах, как она, бедняжка, страдала на смертном одре. Тебе же известно, по чьей вине они погибли? А Мартин? Он продал частицу себя за то, чтобы я нанес тебе визит. Мне это не составило труда: такую тварь, как ты, я чувствую за многие километры. Так что передо мной ты не виноват, Помпей. Ты виноват перед ними и перед самим собой, старый глупец! А я, я прощаю тебя! – после этих слов веревка вновь натянулась, и Помпей резко взлетел к потолку, схватившись за нее руками. Его ноги задергались в воздухе, он затрепыхался, захрипел, но вскоре обмяк и стал медленно раскачиваться под потолком, отбрасывая зыбкую тень, дрожащую в тусклом свете лампады.

Незнакомец исчез из комнаты так же внезапно, как и появился в ней. Фитиль еще какое-то время горел, скудно освещая опустевшую комнату, но постепенно его мерцающий огонек ослабел, затем несколько раз дернулся и, испустив последний вздох в виде густого сизого дыма, погас.

Тело Помпея нашли только после того, как его зловонный запах пополз из комнаты вверх по этажам, – до этого никто про него и не вспомнил. Хоронить его также никто не пришел, и погребальная служба просто скинула его тело в большой колодец за городом, туда, куда каждый день сваливали сотни трупов бездомных и рабов. Таковы были правила в городе. Такова была участь того, кто прожил свою жизнь так же, как прожил ее Помпей, – не обзаведясь ни родственниками, ни детьми, ни славой, ни надгробием. Все, что заслужил старый архивариус на закате дней, это могильник, полный никому не известных тел.

Луций попал к Марку уже на рассвете, когда, по сути, ему уже нужно было возвращаться обратно в лагерь. Он остановился у кованых ворот и, обернувшись назад, посмотрел поверх пыльной дороги туда, откуда только что пришел. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что обратно вовремя не успеет вернуться. Но и к Марку не пойти он тоже не мог.

– Что же, будь что будет, – тихо проговорил он и быстрым и уверенным шагом прошел за ворота виллы.

Марк при виде Луция приветливо улыбнулся и предложил ему присесть. Видя, что тот нервничает, сенатор извинился за то, что вызвал его к себе, и объяснил приглашение тем, что его вилла лучше подходит для спокойной беседы о том, что произошло и как нужно действовать дальше.

– Сам пойми, Луций: я слишком рискую, скрывая вас. О времени не беспокойся, я задержу тебя ненадолго, – сказал он и в подтверждение своих слов перевернул песочные часы. – Не успеет последняя песчинка упасть, как мы закончим наш разговор.

Странно, но его слова звучали для Луция так убедительно, что юноша, едва взглянув на часы, успокоился и уселся на ложе. Марк позвал Асмодея, который тут же принес кувшин с молоком и немного съестного.

– Ешь. Наверняка у тебя во рту и маковой росинки не было со вчерашнего дня. И не поглядывай на часы: время не любит счета – оно подвластно лишь тем, кто не замечает его.

Луций отломил кусок хлеба и, жадно запивая молоком, стал уплетать за обе щеки. Вскоре пришел Сципион. Он молча присел рядом и положил на стол свой клинок. Увидев меч, Луций чуть не поперхнулся. Проглотив то, что было во рту, он с опаской посмотрел на оружие. Его рукоять была выполнена в виде змеи с драгоценными камнями вместо глаз. Да, этот меч он впервые увидел еще тогда, когда только познакомился со Сципионом. Но почему же теперь он так пугает его и одновременно манит, завораживает? До того, как ему приснился этот странный, похожий на реальность сон, Луций как-то не предавал мечу значения, но сейчас, видя рядом с собой это красивое оружие, глядя на его искусную отделку, он страстно возжелал заполучить его себе. Ему захотелось этого настолько сильно, что у него зачесались и загорелись ладони. Мысль о мече настолько овладела им, что юноша забыл поинтересоваться судьбой своего отца и брата. Словно загипнотизированный, он вглядывался в каждую линию клинка, и Марк, заметив это, слегка улыбнулся, взял меч и положил его перед Луцием.

– Этот меч сделал один очень искусный мастер. По крепости стали и остроте лезвия ему нет равных. Мастера звали Исхил, он жил очень давно. И вот на закате своих дней он решил выковать самое совершенное оружие, которому не было бы равных по красоте, остроте и прочности. Долгие шесть лет он трудился над этим мечом, а когда работа была завершена, испугался.