Следовательно, нетрудно можно увидеть, что основное различие между национализмом и анонимностью по–советски или по–американски существует только в степени: в первом случае индивид сведён к своей этнонациональным корням, во втором же граница этнической группы исчезает, происходит тотальная коллективизация, растворение в массе. Переходя от одной степени коллективизма к другой, достаточно указать на то, что расовый мистицизм порождает идею чисто экономически–механического типа. В безличном характере подобной структуры вырываются с корнем последние остатки качественного различия: с рационализацией и механизацией общественной жизни путь к «массовому человеку» без родины практически открыт. Так как сегодня нынешняя «цивилизация» находится как раз в точке расцвета экономико–механической власти, так как к этим плоскостям в большей или меньшей степени сведены все ценности и величие и критерии, то, пожалуй, шаг к переходу к следующей степени является только вопросом времени.

Можно спросить: может ли национализм иметь иной смысл? Мы считаем, что на этот вопрос можно дать положительный ответ. Мы уже сказали, что национализм появляется при стремлении к власти третьей касты, но всё же до окончательного восхождения последнего сословия. Именно такой идейно–историческое положение позволяет национализму иметь двойной смысл. В качестве промежуточной формы он может иметь как направление упадка, так и направление возрождения. Предположим, что процесс инволюции в смысле американизации или советизации мира достиг своего конца, и тогда, при наличии силы, достаточной для нового возрождения, на этом пути нам вновь встретится национализм — но иной национализм! Как в физике «вектор» названной величины, так и феномен национализма определяется только по фактору направления. Первая форма национализма лежит в направлении, на котором степень «нации» стремится к коллективу. Во второй форме этот процесс протекает по направлению от коллектива к возрождению новой аристократической иерархии.

Предпосылки этого второго типа национализма прекрасно объясняют слова Пауля де Лагарда: [74] «Отдельная нация стоит выше человечества, а каждый отдельный представитель нации представляет собой нечто большее — т. е. то, чем человек является только как представитель нации, больше, чем то, чем является каждая нация как таковая: национальность входит в человечество как очень ценный Х; и в отдельной личности к этому ценному Х добавляется ещё более ценный Y». Таким образом, мы видим иерархию, восходящую от абстрактного к конкретному: абстрактное — это коллектив, общее, а конкретное — это дифференцированное, индивидуальное. В сравнении с бесформенной массой «человечества» воскрешение дифференцированного национального сознания может уже представлять собой первый успех.  Но по отношению к личности национальное сознание, этнос, племя должно снова быть только бесформенной материей. Личность, обретшая себя, усовершенствовавшая себя до высшего состояния, выйдя за пределы обусловленной кровью жизненной формы, видоизменяет любую материю из состояния хаоса в состояние космоса, от потенции к актуальности. Это соотношение обращается в свою противоположность: нация более не является целью индивида — напротив, индивид как духовно–аристократическая личность будет целью нации. Нацию можно считать его матерью: но при этом она имеет чистый смысл материальной обусловленности дерева по отношению к земле — верхушка отрывается от почвы и поднимается к свободным вершинам.

Такова фундаментальная природа этого различия. Для его окончательного объяснения необходимо вспомнить качественный смысл древней иерархии каст. Национализм, который должен стать не началом механически–коллективистского состояния, а преодолением такого состояния и прелюдией к возрождению, возможен только на основе следующего требования — полной власти и непосредственного авторитета порядка ценностей, стоящим над всем практическим, «социальным» и экономическим. В ином случае никакой истинной иерархии не будет, а без иерархии невозможно возвращение к высшему, одухотворённому типу государства. На самом деле, иерархия означает не простое подчинение, а подчинение низшего высшему. Но низшим является всё то, что может быть измерено в практических, меркантильных, мирских критериях; высшим является то, что выражается в чистых и беспристрастных формах активности. Любой иной критерий является иллюзорным или гибельным.

Любая идея иерархии в рамках чистой экономики, на основе различий в деньгах, ловкости, политическом или должностном ранге, «классе» в марксистском смысле, и т. д., является иллюзорной. Только когда возникают интересы, которые решительно указывают на дверь всей сфере экономического, появляется принцип истинной иерархии. Мы должны стремиться к предпосылкам того, чтобы наша цель жизни состояла не в развитии экономики, а чтобы экономика была средством для достижения цели. Но целью является внутреннее возвышение, проявление личности в интегральном и «сверхъестественном» смысле.

Иерархия является извращением, когда она выражает подчинение непрактичного практичному, примерно как дух становился бы органом тела (приблизительно это имел в виду Жюльен Бенда, [75] говоря об «измене учёных»). Но так как во всех областях — даже в научной — сегодня правит «прагматизм», с мелочным маккиавеллизмом и общим карьеризмом, то такое извращение в большинстве случаев мы и наблюдаем. Ничто не может быть более антииерархическим, или, скорее, более анархичным, чем подобная фиктивная «иерархия».

Мы поставили себе задачу исследовать две противоположных возможности национализма. Исследование, каким образом сегодня разные, в Европе и за её пределами, господствующие и борящиеся национализмы воплощают первую или вторую возможность, выходит за рамки данного рассмотрения.

Das Doppelantltz des Nationalismus //Europäische Revue, 1932.

Учитывая то особое значение, которое приобрело расовое учение в новой Германии, из общего интереса можно объяснить это учение с точки зрения фашистской метафизики культуры.

Как реакция против абстрактного универсализма, против просветительского и рационалистического идеала «всеобщих бессмертных принципов»; как вызов расчленённого органического истинного принципа; истины, которая должна найти отголосок в глубинных силах вашего существа — в этом смысле расовая идея является непосредственно созидательной и полезной. Однако вместе с тем нужно признать неполноценность такого расового мышления, которое утверждает, что защита и чисто зоологическая забота о расе, понимаемой только как биологическая и связанная с землёй данность, автоматически имеет ценность окончательных и освящённых действий. Если сохранение и восстановление расы у животных может означать всё, то у людей, хотя это и необходимо в некотором отношении, только этих предпосылок недостаточно, ибо человек как таковой создан не только из расовых элементов.

Важно придерживаться того, что материализм подобного понимания непригоден для Германии, и что этих усилий недостаточно, чтобы говорить о духе расы, выйдя за пределы самого понятия расы. Именно мистика расы отмечается у низших общественных форм — например, у первобытных обществ тотемистического типа. Тотем — это мистическая душа клана и племени, поднятая до уровня табу; она понимается как жизненная сила отдельных людей, как их первичная субстанция. Здесь несомненно такое состояние, в котором люди чувствуют себя скорее расовой или клановой общностью, нежели отдельными людьми, и из принципа определения кровной общности выводятся не только главные физиологические, но и душевные признаки. Расовое учение в его современном виде заявляет приблизительно о таком же новом понимании жизни. Однако такое расовое учение ставит перед нами такие же серьёзные опасности, как и его противник универсализм. Здесь раса становится сутью, природой (Natur), и всякое притязание по отношению к высшим ценностям нужно расценивать только как ложное.