Если в круговращении года выступает преимущество зимнего солнцеворота в связи с «полярной» символикой (север–юг), в то время как равноденствие связано с направлением географической долготы (восток–запад), тем не менее, он представляет собой тему жизни, смерти и воскресения бога солнца в Матери, т. е., тему некоего привнесённого в мир богов становления и вечного изменения, по своей сути анти–олимпийскую и далёкую от высшей нордически–арийской духовности. Это тема обязана своим возникновением влияниям с юга и означает, в сущности, следующее: Дионис против Аполлона, Локи против асов, смутная тоска мирского бытия по пантеистическому экстазу против спокойной уверенности в себе и естественной сверхъестественности «божественной» расы. Поэтому то, что говорит нам Вирт, воспринимается как синкретическая символика, уже далёкая от чистого изначального арийского культа: скорее, с большим правом её можно отнести к последующей «атлантической» культуре, так как мы на самом деле вновь обнаруживаем в «атлантических» свидетельствах множественные следы гинекократической темы.

Напротив, «полярный» крест, свастика, является символом ещё не искажённого такими смешениями изначального воззрения; следовательно, он может выступать истинно северным знаком в самом высоком смысле. И именно потому, что, как мы уже сказали, основной сутью этого символа является не изменчивость, но воздействие срединной точки, которому эта изменчивость остается подчинённой. На этом основании солнечный и огненный символизм, который равным образом содержит и свастика, приобретает совершенно иное значение, непосредственно связанное с ясным ураническим характером арийских и арийско–гиперборейских божеств и культов, с системой строгого патриархата у патрициев, со всем тем, что как в духе, так и в этике и в обычаях тождественно мужественности, истинной власти, порядку и космосу, торжествующему над хаосом.

По существу, в такой идейной взаимосвязи свастика могла бы действительно отсылать нас к некоему содержанию северной идеи, которое в высшем смысле может быть названо «классическим» и дорийским из–за причастности к этому духу центральности, внутреннего «олимпийского» превосходства, ясности в лоне этого «огня» и источения мощи. Согласно древнейшей традиции, у людей, предопредёленных для власти, должно быть видение небесного колеса: колеса, катящегося и покоряющего, а также совершающего начертание. Но одновременно это колесо воплощало и rita, то есть порядок, духовный арийский закон, представленный как божественная колесница в пути. Связь обоих этих понятий образует основополагающую идею самой самодвижущейся свастики: кружащегося, победоносного колеса, сотканного из света и огня, но, тем не менее, с непоколебимым спокойствием, неизменным, вечным постоянством в середине.

Вслед за тем, как в незапамятные времена исчезла северная прародина, воспоминание о ней перешло из истории в метаисторию, вследствие чего она приобрела характер исчезающей действительности, достижимой более не по внешним путям, но только через духовное делание. И так говорит уже Пиндар — путь к гипербореям нельзя найти ни по воде, ни посуху; он открывается лишь героям, которые, как Геракл, остались верными олимпийскому принципу. Так сообщает и Лао–Цзы — в таинственную область самого дальнего севера «нельзя проникнуть ни на корабле, ни на повозке, достичь ее можно лишь только полётом духа»; так, подобным же образом, говорится о Шамбале, гиперборейской Родине в тибетском предании: «она находится в моём духе».

Пожалуй, ничто иное, чем знак свастики, не может сегодня лучше указывать на этот внутренний путь — а именно, на путь способствования подъёму новых, глубоких внутренних сил Германии с вершины северной традиции. В индоарийской свастике уже содержится хорошее предзнаменование. Свастика фактически раскладывается как монограмма, составленная из букв, образующих формулу пожелания счастья su–asti, равнозначную латинской bene est или quod bonum faustumque sit — «Что есть хорошего и счастливого, да будет!». Лучшего символа нельзя было бы и найти, чтобы выразить уверенность в возрождении и значимость воли одной из великих рас–наследниц изначального гиперборейского властелина вопреки силам тьмы, которые намеревались было её одолеть.

Das Hakenkreuz als polares Symbol //Hochsсhule und Ausland, 1934/35

Для каждой великой «традиционной» культурной формы было характерно наличие существ, которые при помощи своей «божественности», т. е. свойственного от природы или приобретённого превосходства над человеческими и природными обстоятельствами, были способны представлять живое и действенное присутствие метафизического принципа в лоне земного, преходящего порядка. Такому типу соответствовал, в более глубоком смысле этимологии слова и согласно первоначальной ценности его функции, первосвященник, Pontifex, «строитель мостов» или «строитель дорог» между естественным и сверхъестественным. Далее, Pontifex традиционно идентифицировался как король, Rex, в соответствии с господствующим понятием королевской божественности и священнической королевской власти. [36] «Божественные» короли воплощали в устойчивом состоянии жизнь, находящуюся «по ту сторону жизни». При помощи их наличия было возможно их «понтификальное» посредничество; при помощи вверенных их власти ритуалов и учреждений, авторами или опорами которых они были, излучая духовные влияния на мир людей, пронизывавшие их мысли, намерения и действия, они образовывали защитный вал от тёмных сил низшей природы; придавали всей жизни порядок, позволявший ей служить плодотворной основой для реализации чего–то высшего; и вследствие этого создавали общие предпосылки для «процветания», «общего блага» и «счастья».

Основой власти королей и властителей, тем, за что их почитали, боялись и прославляли, в античной системе мира по сути являлось их священное и сверхчеловеческое качество, понимаемое не как пустой оборот речи, а как реальность. Как чувствовали невидимое как предшествующий и высший принцип по отношению к видимому и преходящему, так в соответствии с этим непосредственно властителю такой природы присуждали первенство среди других и естественное и абсолютное право. То, что отсутствует у всех традиционных культур и станет только характеристикой следующего и уже нисходящего периода, — это светская, мирская, чисто политическая идея королевской власти, и поэтому также идея первенства, основанная на силе и честолюбии, на таких естественных и светских качествах, как интеллект, сила, мастерство, мужество, мудрость, забота о всеобщем материальном благе и так далее. Ещё более чуждой традиции является идея, что власть, которой правит король, дана ему извне; что его законы и авторитет являются выражением народного сознания и подчиняются его одобрению. Наоборот, в корне каждой земной власти находится духовный авторитет, словно «божественное существо в человеческом облике». [37] Basileis ieroi: [38] король — больше, чем человек, святое космическое существо — располагает трансцендентной силой, дистанцирующей его от простых смертных, так как она даёт ему способность даровать своим подданным вещи, лежащие за пределами человеческой досягаемости, и позволяет ему реализовывать традиционные ритуальные действия, на что он, как мы говорили, обладает привилегией —по этому узнавали членов истинного «правления» и сверхъестественные опоры всей традиционной жизни. [39] Поэтому королевская власть господствовала и считалась естественной. Материальная власть не была необходимой. Она действовала в первую очередь и непреодолимо духом. «Сан Бога на земле является великолепным», говорится в одном арийском тексте, «но недостойным его сложно достигнуть: достоин быть царём лишь тот, разум которого поднимается до такой высоты».