Когда иерархический средневековый идеал был уничтожен; когда сословная организация распалась; когда началась национальная централизация и создание «государственной власти», а руководители спустились с высших аристократических функций до непосредственного абсолютистского вмешательства в области, уже связанные с экономикой и нацией как коллективом — тогда распространился материализм, посредством которого в полной мере освобождался путь для разлагающего партикуляризма. Конечно, те государи, которые шли на государственную централизацию и на введение национальной «государственной власти», готовили свой собственный закат. Они создавали организм, в котором при помощи революций должна была прийти к власти «нация» как простой коллектив. Также это может казаться парадоксальным, но на самом деле между идеологией «нации», которую является наивысшей ценностью по сравнению с её членами, и мифом всемогущего массового человека без отечества существует разница только в степени. Речь идёт о двух следующих друг за другом ступенях антииерархического и антиаристократического упадка, вследствие чего в итоге пробуждается к новой жизни состояние промискуитета первобытных народов: «индивидуум» является здесь ничем иным, как безличной частью группы. Это является как раз антиевропейским идеалом — при условии, что идеал нашей европейской традиции мы будем искать в культуре, в формировании ценностей отдельной совершенной личности, в свободном органическом встраивании в живую иерархию.

Даже будучи изложенными сжато, такие размышления всё же привносят ясность в наш предмет. Самой большой преградой на пути всякого истинного европейского единства является европейский национализм как раз в плебейском коллективистском смысле, в котором выступает действительное зло. В рамках такого национализма раса, экономика, политика в узком смысле слова — соответствующие материальной сфере древнего общества — соперничают с ценностью духа. Он не признаёт власть всего, что превосходит политически или национально обусловленную деятельность; он принижает идею сословий, аристократии и даже государства; он также разбивает антагонистической ересью понятие единства духа и традиции. Пока духовность смешана с политикой, а аристократия с плутократией или руководителями только экономических или военных структур; пока государство является всего лишь «нацией» без иерархии типов и ценностей, — столько, думаем мы, в качестве движущей силы продолжат существовать и алчность, эгоизм, гегемонизм различных народов, борьба и конкуренция ненасытных трестов и монополий и т. п. Истинное единство невозможно на уровне материального, неподчинённого никакому высшему принципу: здесь нужно ожидать только расколы, борьбу или пришествие присущих последнему веку коллективистских, материалистических, технических «идеалов». В последнем случае, пожалуй, состояние всемирного «братства» и приблизилось бы — но в нём следует признать не уничтожение «национального» духа с его амбициями и светской гордыней, а его крайнюю форму. Согласно словам Бенда, тогда нация будет называться «человеком», а враг — «Богом».

По нашему мнению, интеграция, которая должна быть проведена в пределах отдельных народов для подготовки нового европейского единства, должна развиваться в аристократическом и, соответственно, «классическом» смысле. Высший, духовный слой, которому должно подчиняться всё остальное, должен быть отделён от политического и экономического уровня. Вследствие этого идея государства и идея вождя могли бы подняться над материальным и обусловленным кровью уровнем до чисто духовного уровня. С другой стороны, децентрализация могла бы привести к созданию различных путей, функций и форм деятельности как основы качественно иной реализации человеческой личности.

Здесь у нас нет возможности рассмотреть различные стороны такого обновления. В материальном плане, вероятно, может внести свой вклад корпоративная идея, но понимаемая не в синдикалистском, а в древнем смысле — смысле гильдий и цехов. Речь идёт об образовании кооперативов и сословий, которые должны освободить государство от вовлечённости в материально–экономическую область и позволить ему подняться до высших, уравновешивающих и упорядочивающих, чисто духовных и символических функций. Чтобы восстановить связь между материальной и нематериальной сторонами жизни каждого государства, в противовес вторжению анархического индивидуализма и сведению всего к интересам мелких лавочников и наёмных рабочих, должно вновь вызвать к жизни старые принципы верности, чести и гордости своим служением, радости заниматься деятельностью, соответствующей своей собственной природе и сословию. Общеевропейское сознание, которое могло бы объединить народы духовно, не смешивая их телесно, лучше всего смогло бы развиваться в высшем иерархическом слое.

В этом последнем отношении было весьма полезно помнить о противоречии между коллективистской и универсалистской (наднациональной) идеями. В первом случае различия стираются, а во втором интегрируются: в области материального они продолжают существовать и упраздняются только благодаря иерархическому подчинению духовной стороне каждой части. Европейское единство было бы так же мало предрасположено (как было вынуждено средневековое единство) к отрицанию принципа отечества и расы — при условии, что этот принцип оставался бы на своём законном месте и не предъявлял необоснованных претензий, и его здоровое проявление происходило бы только на высшем уровне. Организм тем совершеннее, чем сложнее — и он также тем совершенней, чем в большей степени отличные друг от друга части гармонично и непосредственно подчиняются единой и свободной воле, свободной от проявлений животных инстинктов.

Как раз такое единство должно считаться предпосылкой для указаний, поднимающихся панъевропейским движением относительно материальных требований для разрешения европейского кризиса и образования европейского оборонного политического блока. В некоторых случаях духовное единство могло бы спокойно господствовать как испытанное, не нуждающееся ни в каком внешнем предписании состояние. Однако в других случаях это единство должно быть способно динамично проявлять свою глубокую действительность при помощи силы самых разных рас и традиций, которая может быть объединена в единый безудержный порыв и волю. Если речь идёт также об оборонительном или завоевательном движении, то в этом случае реальное действие, происходящее с высших уровней, всегда должно превосходить слепой детерминизм политических страстей, а идеальный и универсальный принцип — царить над служением. В обусловленной временем форме проявления крестовые походы, в первый и последний раз объединившие Европу, демонстрируют нам универсальный, свободный и одновременно органический, превосходящий границы земли и крови идеал такого рода.

Нам кажется, что при условии возвышения духа и возобновления чувства верности соответствующую европейской традиции форму единства нужно искать в древнем нордически–арийском этосе. При этом мы думаем о тех товариществах свободных людей, которые в мирное время существовали в качестве парламента равных, в пределах собственной власти независимых землевладельцев; однако в военное время или при общей цели и до тех пор, пока предприятие продолжалось, землевладельцы со своими дружинами превращались в неизменно верных последователей одного вождя.

Что касается политического, наднационального формирующего принципа, который сегодня мог бы подготовить и установить на практике такой этос, такой режим свободы и равенства и одновременно «европейской» иерархии, то эта проблема выходит за рамки, установленные нами для данного рассмотрения.

Über die geistigen Voraussetzungen einer europäischen Einheit //Paneuropa, 1932.

Всякий, кто пожелал бы подвести вероятные, но существенные итоги, выявляющие революционность текущей войны, которые сложились скорее благодаря имманентной природе вещей и событий, а не заранее принятому решению людей, был бы вынужден признать следующее: