1. Представление о политическом суверенитете, свойственное периоду, непосредственно предшествовавшему нынешнему, оказалось в кризисе и требует основательного пересмотра. Разделу земной поверхности на элементарные, совершенно независимые и строго определённые государственными границами территории государств противостоит идея её раздела на пространства, содержащие этнические группы и особые политические образования на основе действительных и органичных связей.
2. В этой связи прежний, т. е. формалистский и позитивистский взгляд западного толка на международное право становится несостоятельным. На место абстрактных принципов, которые при абсолютном безразличии к различным возможностям, влиянию и достоинству народов претендуют на равную действенность в любом государстве, приходит идея многоуровневого «наднационального» права. При этом термин «наднациональный» следует, разумеется, понимать не в неопределённом и универсалистском, а в органическом смысле, т. е. в тесной связи с определёнными воззрениями, которые лягут в основу каждой новой, охватывающей несколько наций территории.
3. Что касается таких наднациональных образований, то сегодня стали популярны обозначения «большое пространство» или «жизненное пространство», которые нам представляются не вполне точными, ибо тем самым подчёркивается преимущественно материальная сторона вопроса. Мы придерживаемся того мнения, что цель нынешней войны не сводится к только лишь «смене караула» в системе европейского империализма и экономических гегемоний. Высший и действительно революционный смысл этой войны вряд ли будет воспринят теми, кто не видит в ней порыва к преодолению империализма как чисто материалистической идеологии господства, а также создания оснований права на «жизненные пространства» высшего толка, чего требуют некоторые — наши — народы, в отличие от наций, настроенных на плутократию и коллективизм. Это требование соответствует подлинно имперскому мышлению, которое согласно традиционному восприятию всегда опиралось на духовную действительность и высшее право господина.
4. Политическая ситуация, реально сложившаяся в Европе, позволяет нам констатировать лишь этап постепенного формирования «имперских образований» вокруг народов Оси. Основная проблема нового порядка, который наступит с нашей победой, состоит в переходе от таких «имперских образований» к «имперским целостностям», т. е. имперским организмам.
5. При рассмотрении этой проблемы необходимо учитывать три момента: момент взаимного экономического дополнения народов, которое смогло бы решить вопрос жизненного пространства (в первоначальном материальном смысле); этнический и расовый момент; и момент культурного единства.
6. Что последний элемент является в принципе решающим, следует уже из того факта, что не может идти речь о подлинном организме, в котором отсутствует живое единство. Такого рода единство не может вытекать из хозяйственно–управленческой или формально–правовой системы; оно также было бы проблематичным на уровне лишь национального в природном смысле, потому что на этом уровне всегда приходится считаться с властью обусловленных партикуляризмом эмоций отдельных народов. Лишь в духовной области и в подлинном единстве культур следует искать тот реагент, который смог бы подтолкнуть имперские образования к образованию подлинных имперских целостностей на новых имперских пространствах, что само по себе явилось бы достаточной гарантией устойчивости нового порядка.
Когда в связи с задачами нового порядка речь заходит о культуре, то начинать надо с основательного пересмотра самого понятия культуры, которое стало господствующим в Новое время — в особенности начиная с эпохи Просвещения и Французской революции. Культура, с одной стороны, опирается на гуманистическое искусство и профаническую науку; с другой стороны, она неотделима от рационализма и механицизма, и придаёт техническим и социальным достижениям призрачность неоспоримого превосходства. Такая культура безлика, по своей сути интернациональна, анонимна и неорганична, т. е. она не в силах каким бы ни было образом создать предпосылки иерархического и правильно устроенного международного порядка.
В противоположность такому определению культуры можно было бы подчеркнуть героические, аристократические, традиционные и даже «сакральные» ценности: в строительстве новых держав следовало бы опираться прежде всего на них. В этом смысле сегодняшняя ситуация неблагоприятна: именно из–за господства и всеобщего распространения иной культуры — интернационалистической, гуманистической и механистической— упомянутые ценности ослаблены и рассеяны. Заново собрать их в новых центрах кристаллизации, которые, в свою очередь, послужили бы душой и связующим материалом новых наднациональных формирований — вот задача, вся сложность которой должна быть нам очевидна. Было бы слишком рискованно указывать на идею, которая была бы уже достаточно полной, живой и господствующей в сегодняшней Европе, чтобы стать основанием этого высшего дела. В гораздо большей степени необходимо действие по взаимному дополнению, а также пробуждению и взаимному укреплению. Мы уже приближаемся к идее новой европейской культуры — новой «европейской идее»: всё же её элементы, если умолчать о политической и социальной стороне, определены ещё не полностью.
Так как революционное действие в Европе уже начато усилиями стран Оси, будет вполне естественным, если как первичное, так и существенное ядро европейской культуры будет покоиться на возможностях и духовном наследии обеих держав. Во–первых, предпосылкой всякого дальнейшего шага и всякого нового присоединения народов должно стать детальное определение той формы, в рамках которой, исходя из новой европейской идеи, смогут дополнить друг друга римский (для нас «итальянско–фашистский» и «римский» являются здесь синонимами) и германский элементы. В этом смысле напрашивается историческая аналогия: вырисовывается тенденция, сходная стой, которая породила последний истинный тип имперской культуры — средневековый, определённый в существенной степени симбиозом именно германского и римского элемента. Какую же функцию и в каком смысле эти элементы могли бы выполнять в будущей культуре «имперских» пространств?
Характер их прежнего действия в средневековом мире хорошо известен. Германский, т. е. нордически–германский элемент сказывался в основном в феодальной культуре и в соответствующей этике; римский элемент, хотя и выступавший тогда не в самом лучшем сочетании с христианским вероисповеданием, предлагал вневременные и трансцендентные точки опоры для чего–то большего, нежели только национальный тип политического порядка народов.
После рассмотрения этого пункта обозрим специфические политические идеи, свойственные сегодня Германии и Италии, с тем, чтобы прояснить те их аспекты, которые могут быть приняты в качестве предпосылок нового культурного типа. Эта сторона вопроса может быть затронута лишь поверхностно.
В национал–социализме всегда играл особую роль лозунг «один народ, одно государство, один вождь». События последнего времени, равно как и те задачи, которые поставит перед нами будущее, выходят за его рамки. Упомянутый немецкий лозунг был обусловлен особой международной ситуацией: объединение одного народа в единое государство под предводительством одного вождя могло быть важным идеологическим инструментом до тех пор, пока часть немцев проживала за пределами этого государства, границы которого были продиктованы версальскими соглашениями. Что касается задач европейского будущего, то речь идёт об ином, может быть, даже полностью противоположном: речь идёт о необходимости понять, как узаконить авторитет и влияние империи на различные народы, включенные в единое имперское пространство.
Этот вопрос подводит нас к пересмотру ещё одной формулы, в которой некоторые авторы могли видеть водораздел между фашизмом и национал–социализмом. Мы подразумеваем идею народного сообщества (Volksgemeinschaft) и легитимизации народом государства и института вождя. Фашизм, напротив, склонен рассматривать народ и нацию в отрыве от формообразующей и вышестоящей функции государства и вождизма как нечто абстрактное. Конечно, государство при этом не представляет наглядно никакой юридической функции, оно не низведено до бездушного механизма власти. Напротив, оно понимается как авторитарный орган элиты или ордена, в котором «народ» — больше, чем где бы то ни было — выступает в истинной, живой, созидательной и уверенной форме. И хотя государство и народ, вождь и нация в фашизме связаны органично и почти неразделимо, всё же мы стремимся предоставить институту вождя определённую независимость и собственное посвящение. Идея ордена (или орденского государства) — это та область, в которой снова встречаются идеологии фашизма и национал–социализма. Правомочность, которой обладает национал–социалистическая формула внутри мононационального государства, остаётся неоспоримой. Но когда под вопросом оказывается понятие политического руководства и власти, которое должно быть основанием не столько национального, сколько наднационального и имперского пространства, то в этот момент, по нашему мнению, нужно стремиться к определённому поднятию старой национал–социалистической формулы, обусловленной уже упомянутой обстановкой в Европе, на новую ступень. Власть, правомочность которой определена исключительно одним народом, за пределами этого народа будет воспринята как чистое насилие. Это могло бы быть по–другому, если бы между народом и той властью, которая при помощи государства и элиты придаёт ему форму и управляет им, имелась дистанция. Можно представить себе развитие, в итоге которого эта вышестоящая ведущая власть настолько возвышена и благородна, что её естественным образом признают и за пределами того народа, в среде которого она первоначально смогла утвердиться и осуществиться.
