Нужно признать, что под «волей к власти» Ницше понимает волю не только к внешнему, но и к внутреннему господству. Сверхчеловек не только повелевает другими людьми, но также и знает, как подчинить своему абсолютному господству свои инстинкты, развитые до стихийной, страшной силы, и не в смысле их удушения, а скорее их удержания, почти как диких животных, готовыми вырваться тогда, когда он пожелает. Однако в обоих случаях — т. е. в повелевании самим собой и в повелевании внешним миром — в том аспекте философии Ницше, который мы здесь рассматриваем, всё сводится к чувствам, ощущениям. Ценность воли к власти, энергично совершенствуемой как через как зло, так и добро, при помощи самых крайних испытаний, ограниченной только самыми безумными пределами, абсолютно безжалостная как к себе, так и к другим — эта ценность всегда будет ценностью увеличивающегося и обострённого чувства «жизни» и «Я», выводящего своё самосознание и самоутверждение только из самого этого дикого чувства.

Волна поднимается, но не находит выхода, не находит преображения. Этот импульс в своей основе нейтрален; но этот тёмный, почти «демонический», довольствующийся самим собой аскетизм лишён высшего смысла.

Один комментатор Ницще — Георг Зиммель — говорил об обстоятельствах, в которых крайняя интенсивность жизни преобразуется и превращается как бы в иное качество — «больше–чем–жизнь», Mehr–als–Leben. Но в мире такого сверхчеловека Ницше нет предпосылок для такого события: отсутствует идея, точка опоры, которая действует, так сказать, как трансформатор в электрической цепи, и которая актуализирует жизнь как «свет», как «сверх–жизнь», т. е. как проявление и утверждение всего сверхъестественного. Аполлон, олимпийский принцип, олимпийское превосходство, интерпретированный Ницше как символ внешнего и нереального, всегда остаётся для него опасностью, врагом Диониса, т. е. жизни — неконтролируемого импульса жизни, который наполняет себя сам, утверждает самого себя и не желает изменяться, рассматривая любой «потусторонний мир» как иллюзию и выход для слабых и больных. Круг замыкается. И мы остаёмся убеждены, что при наивысшем уровне жизни (пусть неосознаваемом и умозрительном) такой интенсивности, которой могла соответствовать только сверхъестественная точка опоры, отсутствие таковой вызвало круговорот этой замкнутой интенсивности и в итоге привело к своего рода короткому замыканию — мы остаёмся убеждены, это именно эта ситуация была тем, что привело Ницше к трагическому концу, к безумию.

Если «человек — это то, что нужно превзойти», если «человек— это мост, ведущий от зверя к сверхчеловеку», то это преодоление, этот переход является иллюзорным, если продолжать рассматривать «жизнь» и только её саму в её разнообразных формах и интенсивностях и не исходить из предпосылки о существовании двух противоположных природ, двух противоположных миров.

И сегодня «расизм» в своих определённых отклонениях, которые не соответствуют ни высшему идеализму немецкой традиции, ни идеализму национал–социалистической революции, кажется, построен на худших аспектах наследия Ницше, так как он стремится свести любую ценность к биологической основе, сделать жизнь, кровь и расу мерой и условием каждой духовной формы: таким образом, он впадает в искажающий редукционизм, который просто закрывает путь, ведущий к подлинному преодолению и подлинному сверхчеловечеству.

Мы, напротив, считаем, согласно всем великим традициям, что «жизнь» — это не дух, а дух — это не «жизнь»: дух придаёт «жизни» форму, и то, что в «жизни» демонстрирует высший и господствующий характер, не происходит от самой «жизни», но является проявлением духа посредством «жизни», т. е. проявлением чего–то сверхъестественного. Если мы признаём подлинный центр в этом смысле, то становится ясно, что первое предварительное условие любого истинного преодоления — это постепенное изменения своего сознания, чувства собственного «Я», от полюса «жизни» к полюсу «духа». Сейчас же разнообразные волюнтаристские, акционистские, иррационалистические тенденции стремятся к прямо противоположному направлению: усиливая всеми возможными способами чисто физическое и «жизненное» чувство «Я», они в то же самое время усиливают его «тюрьму», создавая окостенение, высокомерие, огрублённое и материалистическое восприятие воли, индивидуальности, здоровья и силы, что таким же образом является многочисленными препятствиями для внутреннего освобождения. Круг — электрическая цепь — замыкается. Нет точки опоры для «самопреображения» «интенсивной жизни» в нечто «большее–чем–жизнь». Сверхчеловек не выходит за рамки «прекрасного господина–зверя» или «демона» Достоевского — этого reductioadabsurdum[67] Ницше. Лишённая выхода, вызванная изнутри интенсивность может принести только мучительное напряжение, ту безмолвную трагедию, которую всегда приносит с собой всё «титаническое».

По сравнению с этим истинный сверхчеловеческий тип является олимпийским: спокойное величие, выражающее непреодолимое превосходство, ужасающее и в то же время вызывающее благоговение, которое побеждает и обезоруживает без борьбы, неожиданно вызывающее чувство трансцендентной силы, полностью под контролем, но готовое высвободиться, прекрасное и страшное чувство, которое античность связывало с понятием нумена. «Сверх–жизнь», т. е. дух, полностью реализованное «Я» в своём сверхъестественном аспекте — который пронизывает и управляет абсолютно всем, что является «жизнью» — является здесь субстанцией. Но этот тип истинного сверхчеловека нельзя считать только мысленной конструкцией сегодняшнего дня. Признак качества высшей расы, субстанция, которая в нордически–дорийской расе была классическим идеалом формы в героическом сакральном эллинском кругу культур, всегда сохранялась как символ господствующей аристократии. Нет ни одной великой традиции индоевропейской древности, которая не обладала бы им. Традиция «божественного права» законных королей, мужественных носителей силы свыше, является его последним эхом. Понять неожиданное появление этой древней концепции в мире, где отсутствуют все великие горизонты, где есть только неясное стремление к силе и свободе вместе с профанными и покрытыми мраком мифами эволюционизма и естественного отбора, — значит также понять невидимое становление теории ницшеанского сверхчеловека, её пределы и путь, который может вести за эти пределы.

Überwindung des «Übermenschen» //Deutsches Volkstum, № 3, 1936

Среди множества книг, посвящённых Ницше, работа Роберта Рейнингера, перевод которой здесь представлен, заслуживает внимания по двум причинам.

Первая причина состоит в том, что в сердце этой книги лежит решение проблемы смысла существования, который Ницше мучительно пытался постичь своим разумом, самим своим существованием. Автор верно заявляет, что эта проблема и тесно связанная с ней проблема выбора общего направления жизни, т. е. этики, является для Ницше центральной, так как разнообразные теоретические положения, которые он выдвигает, хотя и весьма отличаются друг от друга, имеют лишь подчинённый характер. Они, так сказать, выполняли экспериментальную задачу; будучи выдвинутыми, просуществовав какое–то время и пройдя испытание по отношению к данной проблеме, они одна за другой были отброшены — как демонстрирует Рейнингер —в последовательных «преодолениях», в манере, напоминающей то, как «пламя двигается вперёд, ничего не оставляя за собой».

Второе интересное место в исследовании мысли Ницше под особым углом, избранным Рейнингером — это важность, придаваемая «ситуативной ценности», которой обладает проблематика, не прекращавшая быть актуальной. Рейнингер верно говорит, что фигура Ницше также имеет ценность символа; его личность также воплощает дело: «именно за дело современного человека идёт сражение: человек, не имеющий более корней в сакральном мире традиции, колеблется между вершинами цивилизации и безднами варварства в поисках самого себя; т. е. пытаясь создать удовлетворяющий его смысл цели существования, совершенно предоставленного самому себе». Эта проблема принимает форму проблемы человека в эпоху нигилизма, в «нулевой точке всех ценностей»; эпохи, в которой «Бог умер», всякая внешняя поддержка исчезает, а «пустыня растёт».