После крушения императорской культуры древние символы и предания цикла Грааля, видимо, сохраняют расходящиеся как кровеносные сосуды тайные союзы: гибеллинские «верные любви», более поздние миннезингеры, герметисты. Вместе с тем они доживают вплоть до розенкрейцеров. У розенкрейцеров тот же миф появляется снова: солнечный замок, император как «повелитель четвёртой империи» и разрушитель всякой духовной узурпации; невидимое братство трансцендентных личностей, объединённых исключительно намерением и сущностью; в конце концов, странная тайна воскресения короля — тайна, которая превращается в констатацию, что король уже жив и бодрствует. Тот, кто присутствует на этой мистерии, несет знамя тамплиеров: белое знамя с красным крестом. Также в это принимает участие животное Грааля — голубь.

Тем не менее, приказ, кажется, был дан также и здесь. В определённое время внезапно повсюду прекращаются упоминания о розенкрейцерах. Согласно преданию, к тому времени, когда абсолютизм, рационализм, индивидуализм и Просвещение уже собирались расчистить путь для Французской революции, последние настоящие розенкрейцеры уже должны были покинуть Запад и удалиться в «Индию» [52] .

Индия здесь является лишь символом. Она означает страну пресвитера Иоанна, арийского царя мира. Это Аваллон. Это Туле. Согласно одному тексту, тёмные времена нависли над Сальватеррой (Salvatierra), где находятся рыцари замка Монсальват. Грааль не может там больше оставаться. Его увозят в «Индию», в царство Иоанна, лежащее «у рая». Если рыцари Грааля высадились там однажды, то там внезапно и чудодейственно обнаруживается также и замок Монсальват, так как «среди грешных народов не должно остаться ничего из этого». Сам Парсифаль принимает сан «пресвитера Иоанна». О Шамбале, таинственном «городе севера», куда ведут «северные дороги» и соответственно «пути арийских богов», deva–yâna, тибетские аскеты говорили: «Она лежит в моём духе».

В каждом конце заключается начало. Сегодня мир упадка освобождается от пут. Новые силы появляются из глубин. Идут приготовления к решающей борьбе. Вновь вызываются изначальные символы. Под знаком свастик, орлов, римско–гиперборейских топоров маршируют новые народы. Миф империи вновь испытывает своё возрождение. Говорят уже о новом государстве, которое должно стать орденским государством: о новом Ордене, который должен объединить всех европейцев против демонического коллективизма и тёмного потока вырывающихся сил Третьего Интернационала. Вместе с тем, вероятно, также постепенно созревают новые времена, в которых мифы нашего общего гибеллинского величия, невидимого, неприкосновенного центра, арийского властителя, который должен проснуться, мстящего и восстанавливающего героя не считаются баснями забытого романтичного прошлого, а обнаружатся как истина и действительность, которую по праву можно рассматривать в качестве единственно живых.

Gralsmysterium und Kaisergedanke //Geist der Zeit, № 3, 1939, S. 145ff.

Имеющиеся соображения о духе гибеллинских средних веков имеют своей отправной точкой идею изначальной противоположности между двумя определёнными духовными установками: королевско–воинской и религиозно–священнической. Первая образует мужской, а вторая — женский полюс духа. Первой установке соответствует собственно «солнечный» и «победоносный» символ, соответствующий идеалу духовности, который также означает власть, победу, порядок различных сил и человека в земном и одновременно надмирном организме (сакральный идеал империи). Он подтверждает и прославляет любое различие, личность и иерархию. Другой установке соответствует символ луны — т. е. символ природы, чей принцип света находится вовне. Элементами, которые выходят здесь на передний план, являются ограничивающий дуализм, противоречие между духом и властью, подозрение к любому высшему мужскому утверждению личности и пренебрежение им, пафос равенства и братства, «богобоязненности», «греха» и «спасения».

То, что история до сегодняшнего дня показывает нам как столкновение между религиозным владычеством и «мирской» властью, является только отзвуком и более поздней материализованной формой этой противоположности. Во всяком случае, религиозная позиция в общем в такой малой степени может отождествляться с «духом», что она означает только относительно новый результат процесса упадка более древней, высшей и как раз «солнечной» традиции. Если мы рассмотрим состояние самых великих традиционных культур — от Китая до древней Скандинавии, от Египта до Ирана, от доколумбового Перу до Древнего Рима и т. д., — то мы всегда увидим идею абсолютного единства обеих властей: подтверждение королевской власти и духовности. Во главе иерархии стоит не церковь, а «божественная королевская власть»; идеал не «святого», а существа, которое своим превосходством и всепобеждающей силой своих понимаемых как «божественная техника» ритуалов играют ту же мужскую и господствующую роль по отношению к различным духовным силам или богам, что воплощает вождь по отношению к людям.

Только процесс духовного оскопления мог вести вниз с такого уровня до «религиозной» позиции. Удаление человека от Бога и низкопоклонство первого перед вторым в пользу жреческой касты всё увеличивалось, традиционное единство разрушалось, и на его место заступало расслоение между немужской духовностью (жреческий дух) и материализованной мужественностью (секуляризация государственной и королевской мысли). Если яркими формами древних «солнечных» культур мы обязаны в особенности арийским расам, то в Европе победу религиозного духа и как следствие овостоковление (Veröstlichung) греко–римского мира, крушение имперской идеи и подъём раннего христианства нужно приписывать в значительной степени семитскому элементу.

В данной статье мы выявим несколько известных черт средневековой культуры, служащих доказательством того, что в этой культуре присутствовало стремление к восстановлению универсальной традиции, последний вывод которой — несмотря на видимость— был антихристианским или превосходившим христианство.

С большой вероятностью это нужно объяснять влиянием северных германцев. Уже в древнейших свидетельствах они кажутся близкородственными ахейцам, древним персам, ранним римлянам и в общем северным арийцам. Из–за суровых, несмягченных, грубо оформленных внешних форм своей жизни и обычаев эти расы могли считаться «варварскими» по сравнению с культурой, которая из–за своей бездушной юридически–административной организации и гедонистической, литературной и городской направленности опустилась до состояния, могущего называться синонимом упадка. Тем не менее, эти «варварские» расы в своих мифах и сказаниях сохраняли высокую духовность изначальной традиции, отражавшие жизнь, основанную на воинских и мужских ценностях достоинства, гордости, свободы, чести и верности.

Изначально признаваемые и почитаемые боги таких рас являются отчётливыми олицетворениями не религиозного, а как раз «героического» духа. Это сияющее воинство асов, постоянно сражающееся с «великанами» и духами стихий природы. Это Донар–Тор, «сильнейший из сильных», «неодолимый», «господин убежища от страха». Это Один–Водан, дарующий победу и властелин мудрости, отец валькирий, на полях сражения выбирающих героев, которых он делает своими сыновьями и бессмертными. Героические роды, как Вольсунги, до последнего сражаются против ragnarökkr, т. е. «сумерек богов», символа наступающих тёмных времён. Ещё готские короли назывались вmals — «чистые» или «небесные», и в качестве своей родины они прославляли символический Митгард, «срединную страну», расположенную — как и гипербореи солнечного Аполлона и иранская Арьяна Ваэджа — на крайнем севере. Масса других мотивов и мифов древнейшего арийского происхождения у этих народов точно так же является свидетельством воинской духовности, чуждой какому–либо «религиозному» отклонению.