Таким образом, те, кто хочет продвигаться в поиске реальных метафизических контактов, опираясь на иные силы, а не привязываясь в горизонтальном смысле к организациям, предлагающим свою помощь в этом поиске — так как они приняли карму этой цивилизации, в которой они захотели родиться, будучи уверены в своём призвании, — естественно, находятся на опасном пути. Мы хотим ясно подчеркнуть: они будут путешествовать по пустынной стране без «рекомендаций» и без точной карты. Но, в своей основе, если в профанном мире естественно, что личность благородного происхождения рискует своей жизнью ради стоящей цели, то нет оснований думать иначе по отношению к тому, кто в данных условиях не имеет иного выбора, когда это касается завоевания инициации и освобождению от человеческих ограничений. «Аллах акбар!» — могли бы мы сказать, как арабы, имея в виду: «Бог велик!» — а, как сказал Платон, «всякая великая вещь опасна».

KRUR, 1929

Последующие замечания о высшем смысле свастики выглядели бы несколько надуманными, если бы об исследованиях истории прасеверной (urnordisch) расы, проводимых Германом Виртом, не было уже известно в Германии. Однако следует подчеркнуть особо то, что мысли, высказанные по этой теме, в том, что в них есть фактического, не являются простым изложением предположений современного ученого.

Напротив, возможно увязать эти исследования с учением, которое, как бы ни были его следы рассеяны, тем не менее, обнаруживается при помощи общих признаков во всех великих традициях прошлого: от дальневосточной, тибетской, индоарийской и ирано–арийской до эллинской, египетской, кельтской, германской и ацтекской. И у нас нет сомнений, что эти традиции, если взять их непосредственно, за пределами «позитивистских» ограничений, могли бы сказать нам больше, чем многие сомнительные реконструкции на филологической или палеографической основе.

Первое, что следует из этой совокупности идей, — это объединение понятий арийской, индоевропейской и нордической расы. То, что до последнего времени называли этим именем и полагали, что так следует называть древнее праплемя (Urstamm), оказывается лишь частным и относительно поздним ответвлением некой гораздо более древней и чистой расы арктического происхождения, которую можно с полным правом обозначить древним названием «гиперборейская раса». Такое объединение устраняет большую долю субъективности и множество трудностей, сопутствовавших существовавшим до недавних пор представлениям об арийцах.

Здесь арийская идея поистине приобретает универсальность, демонстрируя принцип продолжения существования и общего истока элементов культуры, которые прежде всего видятся разделёнными и действительно оказываются рассеянными как на востоке, так и на западе, севере и юге. При этом именно символизм свастики выглядит в новом свете. Известно о тех трудностях, на которые наталкивалась идея Эрнста Клауса или Людвига Мюллера, согласно которой этот символ в древние времена принадлежал исключительно индоевропейским племенам. Лишь в 1896 году американец Томас Уилсон, а позднее итальянец Альберто Моссо составили карту, из которой ясно следовало, что свастика обнаруживается также в таких местах, как Калифорния, Центральная Америка, Дальний Восток, Междуречье, Северная Африка и т. д., которые определённо не могут рассматриваться в качестве родины индоевропейской расы.

По отношению же к северной прарасе (Urrasse) эта трудность преодолевается. Если соединить направления путей, определяемые Виртом как «промежуточные или прямые пути распространения северной расы как расы вождей (Führerrasse)», со свидетельствами древнейших традиций, то мы прекрасно сможем объяснить широкое распространение символа свастики в мире — также и за пределами подвластной индоевропейским расам области, — т. к. в таком случае каждая из рассматриваемых рас будет находиться только на одном из направлений распространения северной прарасы.

Далее, следует отметить солярный (солнечный) характер, свойственный северной пракультуре. Это непосредственно следует из совпадающих свидетельств, которые нам предлагают традиции древних народов относительно арктической прародины. Гиперборейская страна иранских ариев, Арьяна Вэджа, аллегорически именуется в Авесте родиной солнечной «славы» и вместе с тем домом самого Йимы, «сияющего, славного, того, кто равен солнцу среди людей». «Швета–двипа» или «уттара–куру», священная земля крайнего севера, воспринимается индоариями как «белый остров» или «остров сияния», как дом Нарайяны, «в котором горит великий огонь, разливающийся во все стороны».

Рассказ греков о гипербореях опять же увязывается с «солнечным» и «сияющим» Аполлоном. О Туле, которое по смыслу сливается с ним, говорится как о солнечном острове (Thule a solenomen habens). Ацтекский Туллан или Тлаллокан (который также этимологически соответствует греческому Туле) сливается по смыслу с «домом солнца». Гимле или Гладсхейм, «дом радости», расположенный на древней прародине, в Асгарде, называется в Эдде вечным, золотым и сияющим, как солнце. Те же характеристики имеет и таинственная «лежащая к северу от северного моря» и населённая «необыкновенными людьми» земля, которую помнят предания Дальнего Востока, равно как и таинственная Шамбала, «северный город» добуддистской тибетской традиции бон. Можно привести множество подобных примеров.

Сегодня у нас есть символическое свидетельство того, что можно говорить о двух элементах: идее солнечного культа и идее солнечной власти. Что касается первого, то известно, что Вирт в своей реконструкции определяет североатлантические прарасы именно как носителей общей религии солнечного типа. Несмотря на гипотетичность такого утверждения, оно, безусловно, заслуживает внимания, и мы к этому ещё вернемся. Между тем, примем во внимание следующее: между солнцем и божественным огнем всегда существовала некая внутренняя взаимосвязь, акцент на которой отчётливо заметен в индоевропейской традиции.

Культ огня связывался с ураническими и «солнечными» компонентами ритуала патрициев в традиционной античности (см. исследования Бахофена), но также и с понятием солнечного и «божественного» царственного начала самого по себе, то есть функцией, которая в различных культурах в высшей степени могла воплощать изначальную расу вождей: ирано–арийская «слава» — hvareno, созидающая вождей (тождественна «агни–рохите», ведийскому огню как «покоряющей королевской силе», и огненному истечению под названием «жизненная сила», ânshûs египетских фараонов), является солнечным огнём.

Но в этом и заключается первое и самое простое свидетельство знака свастики как северного символа. Общеизвестно, что свастика часто выступала в качестве огненного и солнечного символа.

Но необходимо выйти за пределы такой «натуралистической» редукции данного понятия. Неискажённой отправной точкой всякого непредвзятого исследования должно быть положение о том, что древний человек не суеверно «обожествлял» силы природы, а, напротив, использовал их в качестве символов для выражения высших смыслов. «Натуралистический» характер данного символа обретает свой истинный смысл, если исходить из предпосылки, что истинная символика, весьма далёкая от того, чтобы быть произвольной и «субъективной», относится к тем сторонам природы, согласно которым она саму себя преподносит как величайший символ. Чтобы прийти к мысли, что свастика в качестве символа огня была лишь натуралистическим отображением примитивного орудия, служившего этим народам для возжигания огня, нужно было забыть, что пламя всегда представлялось всем народам божественным проявлением; что у древних ариев практиковался тщательный священный обряд возжигания и сохранения огня; что с огнём явственно связывались как мистическая сила «героев» рода, так и «местопребывание порядка», и так далее. Свастика связана с порождающим принципом Огня и Света, но в высшем смысле: в духовном и, можно сказать, в царском. В высочайшем смысле это может быть названо таинственной печатью «изначального света» (Ur–Licht) и «изначального огня» (Ur–Feuer), которые воплотились и возгорелись в правящих кастах, в их «солнечной» функции по отношению к нижестоящим силам и расам.