Таким образом, в общественных формах последнего времени коллективное обретает всё большую и большую власть, и скоро оно уже сможет вернуть к жизни тотемизм первобытных обществ. Нация, раса, партия, общество и человечество поднимаются сегодня до статуса мистических личностей, требующих безусловной преданности и подчинения от составляющих их индивидов. В то же время во имя «свободы» возбуждается ненависть к тем вышестоящим и господствующим индивидам, которые только и могли с полным основанием требовать священного права подчинения и повиновения со стороны индивида. И эта тирания группы не ограничивается проявлениями политического и социального характера в жизни индивида: она берёт на себя моральное и духовное право; культура и дух должны стать формами активности и путями прогресса человечества, зависимыми органами мирового коллектива. Громко заявляет о себе мораль, усматривающая смысл и ценность духа только в службе телу. Человек, до того, как он почувствует себя личностью, почувствует своё «Я», обязан воспринимать себя членом социальной группы, партии или нации — это одна из особых и примечательных заповедей разрушительных идеологий последнего времени, и именно при помощи этого вновь появляется отношение между первобытным человеком и тотемом его племени или клана.
В новом пробуждении русского народа, в большевистской вере в свою пророческую мировую миссию мы видим подтверждение этого регресса к первобытным формам социальной жизни, который можно наблюдать во многих современных формах. Не без основания в русской революции видят окончательное восстание варварской азиатской расы, отвергающей двухвековые попытки царей приобщить Россию к европейской цивилизации. Таким же образом верно мнение, что большевизм спонтанно соединяется со всеми элементами упадка современного европейского общества. Большевизм — это ничто иное, как возрождённый в современной форме древний славянский дух (urslawischer Volksgeist): этот народ без традиции в своём социальном мистицизме, в своём сочетании чувственности и духовности, в преобладании пафоса над этосом, инстинктивности над рассудком возвращается к доличностной бесформенности и коммунистическому промискуитету, типичным для первобытных народов.
Потрясение мировой войны снова освободило эти элементы и превратило их в страшный фермент разложения всё ещё здоровых частей Европы. Советская «цивилизация», провозглашая «эпоху пролетариата», посвящает себя цели уничтожения индивидуальности и свободы, трактуемой как «проказа», как «яд буржуазного общества» и «корень всякого зла». Советы требуют не только отмены частной собственности, они стремятся, как известно, к устранению всякой свободной и независимой мысли и всякого «сверхъестественного или в любом ином смысле чуждого интересам рабочего класса побуждения» (Ленин); их цель — пришествие «всемогущего человека массы»; он один должен остаться и сформировать образ жизни и мышления всех индивидов. В большевизме современным является только «метод»: механизация и рационализация являются предпочтительными средствами реализации «человека массы» — уже мистически существовавшего в славянской душе — во вселенском «народовластии», основанном на чистой экономике. Таким образом, советская цивилизация сознательно сходится в своих целях с другой расой, которая точно также приписывает себе вселенскую миссию мирового обновления и претендует на последнее слово цивилизации: с Америкой.
В Америке этот процесс упадка не выражает первобытную энергию народа, сохранившегося в доцивилизованном состоянии. Здесь он скорее следует жёсткому детерминизму — силе, заставляющей всех людей, обращающихся от формы чистой духовности к потребности в повседневных вещах, тем самым прекращая принадлежать самим себе, становиться частью иррационального коллективного существа, которую они больше не могут контролировать. Освящение этого мира, секуляризация сакрального, ворота которым открыла протестантская ересь, привели Америку в её теперешнее состояние. В то время как Соединённые Штаты фактически достигли идеала Европы —господства над миром, они — возможно, и непреднамеренно —совершенно свели к чисто практической и физической области всякую власть, здоровье, активность и индивидуальность, и из–за этого создали ещё более опасную форму варварства.
Здесь аскет считается лентяем, паразитом, «ненужным членом производящего человеческого общества»; воин — опасным для окружающих сумасшедшим, которого гуманитарно–пацифистская профилактика должна ликвидировать и заменить, очевидно, «боксёром», «детективом» или «ковбоем». Вместо этого идеальный тип, духовный воин и победитель — это «работающий, производящий человек», и никакая форма умственной активности не имеет ценности, если она не является «работой» — «производительной работой» — выступающей как «служба обществу». Такое понимание также неопровержимо свидетельствует о том, что в «культуре» такого рода наверху находится именно тип самого нижестоящего из известных древних сословий — слуги, рабы. Опять же, человек перестаёт, отказавшись от своей духовной индивидуальности, иметь какое–либо значение в рамках «обязанности», возлагаемой на него лихорадкой производства, «реализации», движения подгоняемого вперёд коллективного общества. Такая «обязанность» в новейших идеологиях является моральной и даже религиозной ценностью, а всё иное является противозаконным; явными целями являются стандартизация самой души и её растворение в нивелированной общности и всеподчиняющей экономически–механической области. К тому же даже способность распознать степень этого упадка утеряна.
Таковы формы, которыми завершается цикл — и упадок. Россия и Америка — это два равноценных примера и два тождественных обличия одного и того же самого. Из прежнего очевидного подобия с человеческим организмом, развивавшемся в блеске и власти высших каст, общественный организм пал до недочеловеческого типа. Таково пришествие безликого зверя[72] .
И теперь у нас есть все элементы, чтобы серьёзно разобрать следующий вопрос: каков истинный смысл национализма в современном мире?
Из всего вышесказанного уже вытекает следующий ясно различимый тип национализма: это состояние, непосредственно предваряющее интернациональные формы экономического пролетарского коллективизма.
В этом типе национализма важно не то, что это формирование какого–либо особого национального сознания, а тот факт, что «нация» становится личностью, независимой сущностью. До этнической ценности возвышена невозможность преодолеть узы крови и почвы, имеющие отношение только к природному и доинтеллектуальному аспекту человека — невозможность индивида вывести свой разум за пределы коллектива и данных традиций. Здесь сам факт бытия «национальной» дарует власти видимый ореол мистической неприкосновенности, гарантированное и безусловное уважение. Этот доинтеллектуальный этнический элемент не только не признаёт никакой власти высших принципов, но и ставит их себе на службу: на первом месте стоит «нация» — и только потом, в подчинённом виде, идут реальность, истина и культура. Определённые националистические группы идут ещё дальше: они отбрасывают любое беспристрастное и объективное мнение как абстрактное; они стремятся к тому, чтобы учитывать национальные традиции и политические интересы также и в вопросах реальности, истины и культуры. Поэтому они говорят о «нашей» научной, философской и даже религиозной традиции, [73] пренебрегая или в лучшем случае не интересуясь всем тем, что не является «нашим», что «бесполезно для нации».
Как не допускают никакого свободного проявления высшей активности, способной привести к бытию, стоящему над обусловленным этническими предпосылками, так в рамках подобного национализма нет места высшей личности и нет уважения к ней: она только лишь «представитель» нации. Родившийся в эпоху революций, при разрушении аристократически–феодальных режимов, этот национализм выражает чистейший «дух толпы» —разновидность демократической нетерпимости к любому вождю, не являющимся только лишь «слугой отечества» и органом «воли народа», и во всём зависящего от одобрения последнего.
