Сиприано тоже все время обращался к своим солдатам, и всегда с одним и тем же:
— Мы мужчины! Мы воины!
Но что мы можем сделать?
Идти в бой, чтобы просто погибнуть?
Нет и нет! Мы должны идти в бой, чтобы жить.
Гринго здесь. Мы позволили им прийти. Мы должны позволить им остаться, потому что не можем изгнать их. С помощью винтовок, сабель и штыков мы никогда не сможем изгнать их, потому что у них тысяча там, где у нас один. И если они пришли с миром, позволим им остаться.
Но мы еще не потеряли Мексику. Не потеряли друг друга.
Мы — кровь Америки. В наших жилах кровь Монтесумы.
Для чего мне моя рука? Чтобы только крутить ручку машины?
Она для того, чтобы приветствовать Бога мексиканцев, который на небе.
Она для того, чтобы пожать руку храбрецу.
Сжимать винтовку.
Растить зерно.
Зачем мне колени?
Чтобы стоять прямо и гордо.
Чтобы идти своим путем.
Мои колени — колени мужчины.
Наш бог — Кецалькоатль на голубом небе и алый Уицилопочтли у ворот, смотрящий на нас.
Наши боги ненавидят того, кто преклоняет колени. Они кричат: «Эй! Встань с колен!»
Так что мы можем сделать?
Ждать!
Я человек — такой же под одеждой, как вы.
Разве я огромный? Разве я высокий и могучий, как люди из Тласкалы, например?
Нет. Я мал ростом. Я с юга, там все такие…
Но, тем не менее, разве я не ваш генерал?
А почему?
Я скажу вам.
Я обрел другую силу.
Есть два вида силы: сила быков и мулов, и железа, машин и винтовок, и сила людей, которые не могут обрести другую силу.
И есть другая сила. Та сила, которой вы хотите обладать. И вы можете обладать ею, невзирая на свой рост. Это сила, которая идет из-за солнца. И вы можете обрести ее здесь! — он ударил себя в грудь. — И здесь! — он ударил себя в живот. — И здесь! — он ударил себя по бедрам. — Силу, которая идет из-за солнца.
Когда Сиприано приходил в экстаз, глаза его загорались, а за спиной словно вырастали темные крылья, которые хлопали и сверкали, как крылья гневящегося орла. Его людям тогда виделось, будто он с дьявольским шумом и яростью бьет крыльями, как некий древний бог. И они бормотали с пылающим взором:
— Это Сиприано! Это он! Мы сиприанисты, мы его дети.
— Мы мужчины! Мы мужчины! — кричал Сиприано.
— Но слушайте. Есть два рода людей. Люди, обладающие второй силой, и другие, не обладающие ею.
Когда явились первые гринго, мы лишились второй силы. И падре учили нас: «Покоритесь! Покоритесь!»
Гринго завладели второй силой!
Как?
Как коварные злодеи, они тайком украли ее. Они таились, как тарантул в норе. Потом, когда ни солнце, ни луна, ни звезды не видели его, он — р-раз! — прыгнул и ужалил, и впрыснул яд, и высосал тайну.
Так они завладели тайной воздуха, и воды, и земли. Так металлы стали принадлежать им, и они создали винтовки, и машины, и корабли, создали поезда, телеграммы и радио.
Почему? Почему они создали все эти вещи? Почему им это удалось?
Потому что с помощью коварства они завладели тайной второй силы, которая идет из-за солнца.
И мы должны были превратиться в рабов, потому что обладая только первой силой, потеряли вторую.
Теперь мы возвращаем ее себе. Мы вновь нашли путь к тайному солнцу, которое находится за этим солнцем. Там восседал Кецалькоатль, и дон Рамон наконец нашел его. Там восседает красный Уицилопочтли, и я нашел его. Потому что я обрел вторую силу.
Когда он явится, все вы, которые боретесь, обретете вторую силу.
И, обретя ее, где вы ее почувствуете?
Не здесь! — он ударил себя в лоб. — Не там, не в голове и не в книгах, как коварные гринго. Мы не такие. Мы мужчины, а не пауки.
У нас она будет здесь! — он ударил себя в грудь. — И здесь! — он ударил себя по животу. — И здесь! — он ударил себя по бедрам.
Разве мы не мужчины? Разве не можем обрести вторую силу? Не можем? Разве мы потеряли ее навсегда?
Я говорю: нет! С нами Кецалькоатль. Я нашел красного Уицилопочтли. Вторую силу!
Когда вы ходите или сидите, когда работаете или лежите, когда едите или спите, думайте о второй силе, о том, что должны обрести ее.
Будьте скрытны. Тихи, как птица на ночном дереве.
Будьте чисты, чисты телом и одеждой. Как звезда, которая не светит, будучи грязной.
Будьте храбры, не напивайтесь допьяна, не оскверняйте себя близостью с порочными женщинами, не крадите. Потому что пьяный теряет свою вторую силу, и мужчина оставляет свою вторую силу в порочной женщине, и вор — труслив. А Уицилопочтли ненавидит трусость.
Стремитесь обрести вторую силу! Когда мы обретем ее, другие ее лишатся.
Сиприано был строг со своей армией. Безделье — это бич любой армии. Сиприано заставил всех своих людей самим готовить пищу и стирать, убирать и красить казармы, разбил большой сад, чтобы выращивать овощи, и посадил деревья там, где была вода. И лично следил за тем, как выполняются эти его приказы. Ничто не ускользало от его глаз, ни грязная форма, ни натертые ноги, ни плохо сплетенные сандалии. Больше того — приходил, когда солдаты готовили себе пищу.
— Дайте-ка попробовать, что вы готовите, — говорил он. — Дайте энчиладу{40}!
Потом или хвалил, или говорил, что было невкусно.
Как всем варварам, им нравилось заниматься мелкими делами. И, как большинство мексиканцев, когда что-то у них получалось неважно, любили добиваться хорошего результата.
Сиприано был полон решимости приучить их к какой-то дисциплине. Дисциплина — вот в чем нуждается Мексика, да и весь мир. Но только та дисциплина важна, которая идет изнутри. Механическая, насильственно насаждаемая — не прочна.
У него было несколько диких индейцев с севера страны; они били в барабаны во дворе казармы и возрождали древние танцы. Танец, танец, имеющий определенную цель, строго упорядочен сам по себе. Старые индейцы на севере еще хранят секрет анимистического танца. Они танцуют, чтобы обрести власть, власть над живыми силами земли. И эти танцы требуют концентрации на уровне инстинктов и неимоверной выносливости.
Сиприано особенно поощрял эти танцы. Он сам учился им, причем с поразительной страстью. Танец щита и копья, танец ножа, танец засады и танец внезапного нападения — всем этим танцам он научился в индейских деревнях на севере и танцевал их во дворе казармы у костра, ночью, при запертых воротах.
В одной черной набедренной повязке, тело вымазано маслом и красной глиной, он и такой же голый здоровенный индеец танцевали танец щита и копья, танец двух, лучших, воинов, а солдаты смотрели, обступив их плотным кольцом. Молчаливый, ритмически напряженный поединок, состязание в ловкости и быстроте, ступни мягко бьют по земле в унисон с барабаном, обнаженное тело, гибкое и ускользающее, кружит, дикарски осторожное, выжидающее, потом сжимается и прыгает вперед, как пантера, занеся копье, гремят сталкивающиеся щиты, вновь расходятся с воинственным и ликующим кличем.
В этом танце никто не мог сравниться с Сиприано в ловкости и быстроте. Пригнув голую спину, он кружился, уклонялся, неуловимый, как рысь, кружа вокруг противника, притоптывая и двигаясь согласно ритму, отбиваемому барабаном. Потом мгновенный прыжок — и вот его копье уже у ключицы соперника и скользит по его плечу, а тот отклоняется вниз, и воинственный клич оглашает двор. Солдаты смотрят, как загипнотизированные, издавая глухой, идущий из древности крик.
И по мере того, как танец продолжался, Сиприано чувствовал все больший прилив сил. Когда все его тело начинало блестеть от пота и дух его наконец был удовлетворен, он как-то враз ощущал усталость и тяжесть переполнявшей его невероятной силы. Тогда он набрасывал на плечи свое красно-черное серапе и жестом показывал, чтобы другие заняли его место в круге, отдавал копье и щит, а сам садился на землю возле костра и смотрел на танцующих. Он чувствовал, как руки и ноги и все тело распирает безмерная сила, чувствовал, как ее черные таинственные волны распространяются от него на всех его солдат. И сидел, молча, с непроницаемым видом, обнимая всех этих черноглазых мужчин величием своего молчаливого «я». Казалось, его сумрачная душа проникает в их плоть и кость; они все воспринимали не своим, но его сознанием. И как человеческий инстинкт бережет разум, так этот инстинкт берег Сиприано, ибо для них он был драгоценнейшей частью их самих. Он был их превосходство. Его сила давала им их величие, и их сознание было его сознание, в котором они растворялись.
