Зазвучал барабан, Люди Кецалькоатля внезапно сбросили с себя серапе, Рамон сделал то же самое. Теперь они были обнажены по пояс. Восемь человек, стоявших у ступеней алтаря, поднялись к алтарю, на котором горел огонь, и один за другим зажгли от него высокие зеленые свечи. Потом выстроились по обеим сторонам престола, высоко подняв свечи, так, чтобы деревянный лик фигуры светился, как живой, и его глаза из серебра и черного янтаря странно заблестели.

— Человек возьмет вино его духа и кровь его сердца, масло живота и семя чресл и предложит их сначала Утренней Звезде, — сказал Рамон громовым голосом и повернулся к толпе.

Четверо подошли к нему. Один возложил ему на голову голубую корону с птицей на лбу, другой перепоясал его грудь красным ремнем, третий — желтым ремнем живот, а последний закрепил белый ремень на бедрах. Затем первый прижал маленький стеклянный сосуд ко лбу Рамона и сосуд наполнился прозрачной жидкостью, похожей на воду. Второй прижал такой же сосуд к груди и в нем заплескалась красная жидкость. Третий прижал сосуд к пупку, и в нем появилась желтая жидкость, последний — к чреслам, и сосуд наполнился чем-то темным. Они подняли свои сосуды к свету.

Потом поочередно слили их содержимое в серебряную чашу, которую держал Рамон.

— Ибо Неведомый Бог изливает Его Дух на мою голову и огонь в мое сердце, и Его силу, как фонтан масла, в мой живот, и Его молнию, как горячий источник, в мои чресла, — а без этого меня нет. Я — ничто. Сухая тыква-горлянка.

И не взяв вина моего духа и крови сердца, и силы моего живота, и мощи моих чресл и не смешав их, и не возжегши их жертвой Утренней Звезде, я предам мое тело, предам мою душу, предам мой дух и моего Бога, который Неведом.

Из четырех элементов состоит человек. Но звезда едина. И без единой звезды нет единого человека.

Он несколько раз медленно повернул чашу, смешивая ее содержимое.

Затем повернулся спиной к народу и поднял чашу, как бы предлагая ее статуе.

И вдруг вылил ее в огонь на алтаре.

Раздался негромкий хлопок, высоко полыхнуло голубое пламя, потом желтое, и поднялось облако красного дыма. Лица людей у престола осветились последовательно голубоватым, золотым, темно-красным. И в тот же миг Рамон повернулся к народу и вскинул вверх руку.

— Да здравствует Кецалькоатль! — прогремел голос, и мужчины начали вскидывать руки, но тут раздался другой, стонущий, голос:

— Нет! Ах, нет! Нет! — несся истерический крик.

Он звучал со стороны сидящих на полу женщин, которые в страхе оглядывались на женщину в черном, стоявшую на коленях, ее черный платок съехал, открыв поднятое лицо, белые руки были воздеты к отсутствующей Мадонне.

— Нет! Нет! Это недопустимо! — несся вопль. — Господи! Господи! Господи Иисусе! Пресвятая Дева! Останови его! Останови его!

Голос снова перешел в стон, белые руки стискивали грудь, женщина в черном поползла на коленях сквозь толпу женщин, которые отодвигались, пропуская ее, к ступеням алтаря. Она ползла на коленях, опустив голову, и тихо молилась стонущим голосом.

Кэт похолодела. Она оглянулась, сидя на полу возле ступеней алтаря. И поняла по очертанию опущенной головы в черном латке, что это Карлота ползет на коленях.

Вся церковь замерла от ужаса.

— Спаситель! Спаситель! Иисусе! Дева Пресвятая! — тихо стонала ползущая Карлота.

Казалось, вечность прошла, пока она не достигла ступеней. Рамон неподвижно стоял с воздетыми руками под огромной фигурой Кецалькоатля.

Карлота склонилась в земном поклоне у ступеней алтаря, потом в исступлении подняла белые руки и белое лицо.

— Господи! Господи! — закричала она обезумевшим голосом, заставив Кэт застыть в ужасе. — Иисус! Иисус! Иисус! Иисус! Иисус! Иисус!

Карлота давилась криком. И все это время Рамон, живой Кецалькоатль, стоял перед мерцающим алтарем с поднятой рукой и глядя темным немигающим взглядом на женщину на полу.

Карлота молча билась в судорогах, не отрывая глаз от Рамона. Потом вырвался ее голос в подобии загадочного молитвенного распева:

— Господи! Господи! Прости!

Господи любви, прости! Он не ведает, что творит.

Господи! Господи Иисусе! Положи конец. Положи конец, Владыка. Христос мук, положи конец. Смилуйся над ним, Отче. Сжалься над ним!

Лиши его жизни, сейчас, чтобы душа его не смогла погибнуть.

Ее голос набирал силу, пока не зазвенел металлически и страшно.

— Господи Всесильный, лиши его жизни и спаси его душу.

И в тишине, наступившей за этим криком, ее руки заметались в воздухе, как пламя смерти.

— Всемогущий, — раздался спокойный голос Рамона, обращенный как бы к ней, — Всемогущий со мной, и я — орудие Его Всемогущества!

Она застыла, воздев стиснутые белые руки, которые, как и ее белое лицо, выделяясь на черном фоне платка и платья, казались таинственными, будто вырезанными из оникса. Вид у нее был непреклонный. И Рамон, по-прежнему стоя с поднятой рукой, невидяще глядел на нее, чуть нахмурив черные брови.

Сильные судороги пробежали по ее телу. Она вновь вся напряглась, издавая бессвязные звуки. Потом опять приступ. И с ним она справилась и неистово вскинула стиснутые руки. Но на третий раз она со сдавленным стоном тяжело повалилась на ступени алтаря.

Кэт внезапно вскочила и подбежала к ней, чтобы поднять. Тело Карлоты было сведено судорогой, на бескровных губах показалась пена, глаза остекленели.

Кэт в ужасе поглядела на Рамона. Тот опустил руку и стоял, как статуя. Но его широко распахнутые черные глаза смотрели все также отсутствующе. Он встретился со смятенным взглядом Кэт, и его глаза быстро сверкнули, как молния, подавая знак Сиприано. Потом он снова посмотрел на Карлоту, по-прежнему как бы издалека. Ни единый мускул не дрогнул на его лице. И Кэт поняла, что его сердце умерло для Карлоты — окончательно; он смотрел на жену из мертвой пустоты. Лишь брови чуть заметно хмурились на его гладком мужественном лице. От былой близости не осталось ничего. Она словно слышала его слова: «Нет больше звезды между мной и Карлотой». И это была ужасная правда!

Быстро подошел Сиприано, скинул с плеч свое роскошное серапе, обернул им несчастную неподвижную Карлоту и, легко подняв ее на руки, прошел по проходу, освобожденному женщинами, к двери и дальше на яркое солнце; Кэт последовала за ними. И, шагая по проходу, слышала позади медленный глубокий голос Рамона: