Изредка — цветы, брызгами краски пестреющие на кучах обвалившейся штукатурки. Изредка — женщины с сильными, дочерна загорелыми руками, стирающие лохмотья в дренажной канаве. Изредка — всадник, направляющийся к стаду пасущихся черно-белых коров. Изредка — всходы маиса, начинающие зеленеть на возделанных полях. И один за другим мелькали столбы, отмечающие водные каналы.

Они проехали усаженную деревьями площадь в Тлаколуле, на которой сидели на корточках местные жители, торговавшие фруктами или сластями, дальше дорога пошла между высоких стен. Наконец такси остановилось у больших ворот, за которыми виднелись массивный розово-желтый дом, а позади дома — высокие, темные кипарисы.

У ворот стояли два автомобиля. Значит, другие гости уже прибыли. Оуэн постучал в обитые гвоздями ворота, похожие на крепостные, в ответ раздался бешеный лай собак. Наконец маленький ливрейный лакей с тоненькими черными усиками молча открыл им дверцу, прорезанную в воротах.

Квадратный внутренний двор, погруженный в тень, — солнце лежало на тяжелых арках, перекрывавших часть его, — с вазами красных и белых цветов навевал тоску, словно был мертв не одну сотню лет. Возникало ощущение присутствия некоей мертвой, тяжеловесной силы и красоты, неспособных прейти, освободиться, истлеть. Тут был каменный бассейн с чистой, но недвижной водой, массивные красные с желтым арки стояли по периметру двора с обреченностью воинов, их основания тонули в глубокой тени. Мертвый, грузный дом конкистадоров с заросшим садом, виднеющимся позади него, а дальше ацтекские кипарисы, высоко вздымающие свои чуждые здесь темные вершины. И мертвая тишина, как черная, пористая, глухая базальтовая скала. Нарушаемая только лязгом трамваев за сплошной стеной.

Кэт поднялась по каменной гагатово-черной лестнице и вошла в обитые кожей двери. Миссис Норрис вышла на террасу верхнего патио встретить гостей.

— Как я рада вас видеть, моя дорогая. Мне следовало позвонить вам раньше, но неважно было с сердцем. И мой доктор хотел, чтобы я переехала жить пониже! Я сказала ему: мое терпение кончилось! Если собираетесь лечить меня, лечите здесь, на высоте семи тысяч футов, или сразу признайте свою некомпетентность. Нелепость — переезжать то ниже, то выше. Я все эти годы прожила на этой высоте. Просто не желаю, чтобы меня спроваживали в Куэрнаваку или куда-нибудь еще. Ну, моя дорогая, а как вы поживаете?

Миссис Норрис была женщина пожилая и сама как конкистадор: черное шелковое платье, на плечах тонкая кашемировая шаль с короткой шелковой бахромой, украшения из черной эмали. У нее было сероватое лицо, острый и загорелый нос, голос с металлическим оттенком, медленный, отчетливый, звучавший жестковато и по-своему музыкально. Она была археологом и так долго изучала ацтекские руины, что серо-черный цвет базальтовых скал и выражение ликов ацтекских идолов с их острыми носами, чуть выпуклыми глазами и могильной усмешкой наложили свой отпечаток на ее лицо. Одинокая дочь культуры, с независимым умом и сильной волей, она всю жизнь паслась на жестких камнях древних руин и в то же время сохраняла исключительную душевность и окрашенное своеобразным юмором отношение к своим почитателям.

С первого момента она вызвала в Кэт уважение своей самостоятельностью и своим бесстрашием. Мир состоит из массы народа и лишь незначительного количества личностей. Миссис Норрис была одной из них. Правда, она все время играла в общественную жизнь. Но она была сама себе хозяйка; и, живя одна как перст, могла замучить обыкновенных семейных людей.

— Но входите же. Входите! — сказала она, приглашая их на террасу, украшенную черными идолами и пыльными индейскими корзинами, щитами, стрелами и тапой^{5}, как музей.

В сумрачной гостиной, двери которой открывались на террасу, уже находились другие гости: седовласый и седобородый старик в черной визитке и женщина в черном крепдешиновом платье и неизменной соответствующей шляпке на седых волосах: жесткий атлас, подвернутый наверх с трех сторон, и черная эгретка. У нее было детское личико, поблекшие голубые глаза и явный акцент уроженки Среднего Запада.

— Судья и миссис Берлап.

Третий гость был моложавый мужчина, очень учтивый и державшийся не вполне уверенно. Это был майор Лоу, нынешний американский военный атташе.

На вновь прибывших они смотрели с осторожной подозрительностью. Кто знает, кто такие. В Мехико действительно столько сомнительных типов, что не подлежит сомнению, если кто-то появился в столице нежданно и негаданно для общества, то, скорее всего, не под своим именем и на уме у него что-нибудь нечистое.

— Давно в Мексике? — отрывисто спросил судья; полицейское дознание началось.

— Нет! — гулко ответил Оуэн, которого уже начало тошнить от этой компании. — Около двух недель.

— Вы американец?

— Я — да, — сказал Оуэн. — Миссис Лесли англичанка, а точней, ирландка.

— В клубе еще не были?

— Нет, — ответил Оуэн, — не был. Я не любитель американских клубов. Хотя Гарфилд Спенс дал мне рекомендательное письмо.

— Кто? Гарфилд Спенс? — Судью словно ужалили. — Да он не лучше какого-нибудь большевика! Он же поехал в Россию.

— Я бы сам с большим удовольствием посетил Россию, — сказал Оуэн. — Это, возможно, самая на сегодня интересная страна в мире.

— Но не вы ли рассказывали мне, — вмешиваясь в разговор, сказала миссис Норрис своим ясным, металлически-музыкальным голосом, — что очень любите Китай, мистер Рис?

— Действительно, я очень любил Китай, — признался Оуэн.

— Уверена, вы собрали замечательную коллекцию китайских вещиц. Откройтесь, чем вы особенно увлекались?

— Пожалуй, — ответил Оуэн, — больше всего яшмой.

— Ах, яшмой! Да! Яшма прекрасна! Фигурки, которые они вырезают из яшмы, изумительны!

— И сам камень тоже! Меня восхищает его изысканность, — подхватил Оуэн. — Дивный камень!

— Да, дивный, дивный! Скажите, миссис Лесли, как вы проводили время с тех пор, как мы виделись?

— Мы ходили на бой быков и пожалели об этом, — ответила Кэт. — Я по крайней мере. Мы сидели на «Солнце», близко от арены, и это было ужасно.

— Ужасно, не сомневаюсь. В Мексике я никогда не хожу на бой быков. Только в Испании, там это так красочно. А вы, майор, видели когда-нибудь бой быков?

— Да, был несколько раз.

— Вот как! Тогда вы все знаете о корриде. Нравится вам Мексика, миссис Лесли?

— Не очень, — сказала Кэт. — Она кажется мне зловещей.

— Вы правы! Правы! — кивнула миссис Норрис. — Ах, если бы вы знали ее раньше! Мексику до революции^{6}! Тогда она была другой. Что слышно новенького, майор?

— Да все то же, — сказал майор. — Ходят слухи, что армия свергнет нового президента за несколько дней до того, как он приступит к своим обязанностям. Но никогда не знаешь наверняка, что произойдет.

— Думаю, будет большим позором не дать ему попробовать, — горячо заговорил Оуэн, — он кажется честным человеком, и просто потому, что он подлинный лейборист, его хотят убрать.

— Ах, дорогой мой мистер Рис, до избрания они все сулят золотые горы. Если бы их дела не расходились с их словами, Мексика была бы раем на земле.

— А не адом на земле, — резко сказал судья.

Новых гостей, молодого человека и его жену, представили как мистера и миссис Генри. Молодой человек был вида цветущего и жизнерадостного.

— Мы беседовали о новом президенте, — сказала ему миссис Норрис.

— Президент как президент! — беспечно сказал мистер Генри. — Я только что вернулся из Орисабы. И знаете, что они там расклеивают на стенах? Hosanna! Hosanna! Hosanna! Viva el Jesus Cristo de Mexico, Socrates Tomas Montes![10]

— Нет, вы слышали что-то подобное! — удивилась миссис Норрис.

— Hosanna! Hosanna! Hosanna! Новому президенту лейбористу. Думаю, это великолепно, — сказал Генри.