Он сбросил труп вниз и смотрел, как он падает. Потом подошел к Кэт и заглянул в лестничный пролет.

— Думаю, вы только слегка задели его первым выстрелом, оглушили его, — сказал он.

— Есть еще другие? — спросила она с содроганием.

— Кажется, они все ушли.

Лицо его бледное, почти белое, со все таким же по-мальчишески безгрешно-ясным лбом, напоминало застывшие сумерки.

— Вы серьезно ранены? — спросила она.

— Я? Нет! — и он дотронулся окровавленными пальцами до продолжавшей кровоточить раны на спине.

День клонился к желтому жаркому вечеру.

Он снова подошел к первому бандиту, чтобы рассмотреть его ужасное лицо.

— Вы знаете его? — спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

— Не то чтобы знаю, — ответил он. — Но хорошо, что он мертв. Хорошо. Хорошо, что мы с вами убили его.

Он взглянул на нее, и в его глазах блеснуло свирепое одобрение дикаря.

— Брр! Нет! Это ужасно! — воскликнула она, передернувшись.

— Мне повезло, что вы оказались здесь! Нам повезло, что мы их убили! Хорошо, что они мертвы.

Густой, роскошный желтый свет из-под туч позолотил вечерние горы. Послышался сигнал автомобиля.

Рамон молча подошел к парапету; пятно крови на его штанах стало еще больше, когда он перегнулся вниз. Золотистый свет заливал забрызганную кровью крышу. Жуткий запах крови перебивал другие запахи.

— Сюда едет машина, — сказал он.

Испуганная, она подошла к нему.

Ей открылись холмы и ближние склоны, плывущие в золотом свете, как в лаке. Черные пятна хижин пеонов и пылающая листва банановых пальм, зелено-золотые тенистые деревья. И вдалеке, на дороге — движущееся облако пыли, потом вспышка лобового стекла, когда машина повернула к дому.

— Оставайтесь тут, — сказал Рамон, — а я спущусь вниз.

— Почему ваши пеоны не пришли вам на помощь? — спросила она.

— Они никогда этого не делают! — ответил он. — Если только их специально для этого не вооружишь.

Рамон поднял рубаху и надел ее. Мгновенно на белом полотне проступила кровь.

Он спустился вниз. Она прислушивалась к его шагам на лестнице. Весь двор был в тени и пуст, только лежали два мертвых тела в белой одежде, одно у загуана, другое у столба навеса.

Машина, бешено сигналя, мчалась по аллее к дому. Накренясь на повороте, въехала в загуан. На подножках стояли солдаты.

— Дон Рамон! Дон Рамон! — закричал, выпрыгивая из машины, офицер. — Дон Рамон! — Он забарабанил в ворота внутреннего загуана.

Почему Рамон не открывает? Где он?

Она перегнулась через парапет и пронзительно закричала, как дикая птица.

— Viene! Viene Don Ramón! Ėl viene![131]

Солдаты подняли головы на крик. Она в ужасе отшатнулась. Потом в панике бросилась вниз по лестнице на террасу. На каменных ступеньках была кровь, а внизу — лужа крови. На террасе, возле кресел-качалок, лежали в луже крови два мертвых человека.

Один из них был Рамон! На мгновение чувства покинули ее. Потом она медленно шагнула вперед. Рамон лежал, залитый дымящейся кровью, сочившейся из раны на спине, и обхватив другого человека, тоже окровавленного. Второй человек открыл дикие глаза и, ничего не видящий, умирающий, прохрипел:

— Господин!

Это был Мартин, личный слуга Рамона. Он умирал на руках Рамона. А Рамон ослабел и лишился сознания от потери крови, когда поднимал Мартина. Но Кэт увидела, что жилка на его шее слабо пульсирует.

Она слепо бросилась вниз и стала трясти огромные железные перекладины засова на двери, безостановочно крича:

— Сюда! Кто-нибудь! Дон Рамон здесь! Он умирает!

Из кухни показались перепуганные мальчишка и женщина. Дверь открыли как раз в тот момент, когда во двор галопом ворвались шестеро солдат на лошадях. Офицер соскочил с коня и, как заяц, бросился через двор, потом по лестнице — в руке пистолет, шпоры сверкают, вид безумный. Когда Кэт вернулась назад, офицер с пистолетом в руке стоял над Рамоном и смотрел на него.

— Он умер? — потрясенно спросил он, взглянув на Кэт.

— Нет! — ответила она. — Просто потерял много крови.

Офицеры подняли Рамона и положили его на террасе. Быстро сняли с него рубаху. Из раны на спине лилась кровь.

— Надо остановить кровь, — сказал лейтенант. — Где Пабло?

Бросились искать Пабло.

Кэт побежала в спальню за водой, сдернула с кровати старую льняную простыню. Пабло, молодой врач, находился с солдатами. Кэт вручила ему кувшин с водой и полотенце и принялась рвать простыню на бинты. Рамон лежал голый на полу, весь в крови. Темнело.

— Свет! — распорядился врач.

Он быстро промыл и внимательно осмотрел рану, чуть ли не касаясь ее носом. И сделал заключение:

— Ничего серьезного!

Кэт приготовила бинты для перевязки и, опустившись рядом с врачом, передала их ему. Служанка поставила возле врача лампу с белым отражателем. Он поднял ее, еще раз внимательно осмотрел рану.

— Нет! — снова сказал он. — Рана не слишком серьезная.

Потом поднял глаза на солдат, молча толпившихся кругом, на чьи смуглые лица падал свет лампы.

— Tu![132] — сказал он, сделав жест.

Лейтенант, быстро схватив лампу, держал ее над неподвижным телом, а врач с помощью Кэт стянул и забинтовал рану. И Кэт, касаясь податливого, вялого тела Рамона, думала про себя: «Это тоже он, это неподвижное тело! И то его лицо, когда он вонзал нож в горло бандита, тоже был он! И тот сумеречный лоб, и те отчужденные глаза непорочного убийцы — тоже он. Даже сумеречный дикарь! Но где человек, который знает меня, где он? Один из множества этих людей, не более того! О Боже! верни этому человеку душу, верни ее в это окровавленное тело. Дай ему вновь обрести душу или вселенная станет ледяной пустыней для меня и для многих людей».

Врач закончил накладывать временную повязку, осмотрел рану на руке, быстро отер кровь с бедер, ягодиц и ног и сказал:

— Нужно положить его на кровать. Поднимите ему голову.

Кэт торопливо подняла тяжелую безвольную голову Рамона. Глаза его были полуоткрыты. Врач нажал на сжатые губы под редкими усами. Но зубы Рамона были крепко стиснуты.

Врач покачал головой.

— Принесите матрац, — сказал он.

Неожиданно поднялся сильный ветер, длинный коптящий язык пламени заметался в колбе лампы. По террасе, шурша, неслись листья и пыль, мелькнула молния. Голое, неподвижное тело Рамона с повязкой, уже пропитавшейся кровью, лежало на террасе, освещаемой тусклым пляшущим светом лампы.

И снова Кэт ясно увидела, насколько тело — это пламя души, разгорающееся и угасающее на невидимом ее фитиле. И сейчас, казалось, душа догорает, как фитиль, а тело — гаснущее, меркнущее пламя.

«Боже, дай его душе вновь разгореться!» — крикнула она про себя.

Единственное, что она видела в нагом теле перед собой, это что живая душа покинула его. Единственное, чего хотела, это чтобы душа вернулась в него, чтобы глаза открылись.

Его положили на кровать и укрыли одеялом, закрыли двери, чтобы не задувал ветер и не залетал дождь. Врач растер ему лоб и руки коньяком. Наконец глаза открылись; душа вернулась, но еще стояла в отдалении.

Несколько мгновений Рамон лежал с открытыми глазами, незряче глядя перед собой и не двигаясь. Затем слабо пошевелился.

— Что случилось? — спросил он.

— Лежите спокойно, дон Рамон, — сказал врач; прикосновение его тонких смуглых рук было даже легче женских. — Вы потеряли много крови. Лежите спокойно.

— Где Мартин?

— Он снаружи.

— Что с ним?

— Он мертв.

Взгляд темных глаз из-под черных ресниц оставался твердым и спокойным. Затем послышался голос:

— Жаль, мы не убили их всех. Жаль, мы не убили их всех. Надо было убить всех… Где Señora Inglesa?

— Она здесь.

Его черные глаза посмотрели на Кэт. Взгляд его стал осмысленней.

— Спасибо, что спасли мне жизнь, — сказал он, закрывая глаза. Потом: — Уберите лампу.