В Мексике ветер был дик и безжалостен, от дождя приходилось спасаться — сплошная стена воды, солнце — злое, беспощадное. Оцепеневшая, сухая, ирреальная земля, в которую бьют жесткие, словно металлические, солнечные лучи. Или тьма и молнии и разрушительная мощь дождя.

Никакого согласия в природе, никакой середины. Ни красоты слияния солнца и тумана, ни мягкости в воздухе, никогда. Или слишком жарко, или слишком холодно. Жесткие прямые или зигзагообразные линии, пронзающие грудь. Ни пленительного, нежного аромата земли. Запах Мексики, каким бы слабым он ни был, отдавал насилием и противоборством на химическом уровне.

И Кэт чувствовала, что ее переполняет ярость неприятия. Она сидела под ивой на берегу озера и читала роман Пио Барохи^{28}, полный яростного: Нет! Нет! Нет! — Ish bin der Geist der stets verneint^{29}![102] Но ее ярость и неприятие были намного сильней, чем у Пио Барохи. Испания не могла вызывать такого неприятия, как Мексика.

Дерево клонило над ней кудрявые ветви. Она сидела на теплом песке, предусмотрительно подобрав ноги, чтобы лучи солнца не кусали за лодыжки. Несло слабым, застарелым запахом мочи. Озеро было так недвижно и прозрачно, что почти неразличимо. Неподалеку несколько смуглых женщин в одних длинных мокрых сорочках, в которых купались, стояли на коленях у края озера. Одни под палящим солнцем стирали одежду, другие поливали себя: черпали воду ковшиками из люфы и лили на свои черноволосые головы и темно-красные плечи. Слева от нее были два высоких дерева, тростниковая изгородь и крытые соломой хижины индейцев. Там пляж заканчивался, и огороды индейцев спускались к самой воде.

Она сидела в небольшом темном пятне тени посреди слепящего сияния, а мир двигался расплывчатыми черными крапинками в пустой сфере света. Она заметила смуглого мальчугана, почти голого, который с нескрываемой важностью взрослого мужчины шагал к воде. Ему было года четыре, но мужского в нем было больше, чем во взрослом. С мужанием к ним приходит неизменная ранимость, которой эти круглолицые, черноголовые, не гнущие спину дети-мужчины еще не знают. Малыш был знаком Кэт. Ей были знакомы эта драная красная рубашонка и причудливые лохмотья, которые были его, маленького мужчины, белыми брюками, как у взрослого. Знакомы его круглая голова, твердая, решительная походка, круглые глаза и быстрое мельтешение пяток, когда он удирал, как зверек.

«Что это у него?» — подумала она, глядя на маленькую фигурку, движущуюся в ярком свете.

В вытянутой ручонке малыша висела, болтая головой и слабо хлопая крыльями, птица, которую он держал за перепончатую лапу. Это была черная лысуха с белой полосой на внутренней стороне крыльев, одна из тех, которые во множестве качаются на волнах ошалевшего от солнца озера.

Малыш решительно подошел к краю воды, держа за лапу птицу, которая в его маленьком кулачке казалась огромной, как орел. Подбежал еще один мальчишка. Вдвоем они вошли в теплую, плещущую воду и, наклонясь с озабоченным видом, как старички, опустили лысуху на воду. Она поплыла, но едва могла шевелить лапами. Мелкие волны относили ее от берега. Мальчишки, как тряпку, тащили ее обратно за веревку, привязанную к лапе.

Такие спокойные, тихие, смуглые крепыши, как маленькие мужчины, две серьезные фигурки и обессилевшая птица!

Кэт вернулась к книге, но раздражение мешало ей читать. Она услышала плеск упавшего в воду камня. Утка была на воде, но теперь веревка явно была привязана к камню и не давала ей уплыть. Она качалась на волнах ярдах в двух от берега. А два маленьких настоящих мужчины хладнокровно, с мрачной настойчивостью подбирали камни и, по-индейски свирепо целясь, швыряли в слабо трепещущую крыльями птицу: очень метко. Мальчуган в красных лохмотьях стоял, как маленький индейский воин, поднимая руку и изо всех силенок швыряя камни в привязанную птицу.

Как подхваченная ветром, Кэт помчалась к воде.

— Ах, вы, негодники! Скверные мальчишки! А ну, убирайтесь! Прочь отсюда, скверные мальчишки! — со сдержанной строгостью крикнула она.

Круглоголовый кроха глянул на нее черными взрослыми глазами, затем оба бросились наутек и исчезли.

Кэт подошла к воде и достала мокрую, теплую птицу. На хромой зеленоватой лапе болтался обрывок грубой веревки. Утка слабо попыталась клюнуть ее.

Она быстро вышла из воды и остановилась на солнце, развязывая веревку. Птица была величиной с голубя и лежала в ее руке абсолютно неподвижно, словно мертвая, как это бываете пойманными дикими существами.

Кэт наклонилась и сбросила обувь и чулки. Оглянулась вокруг. Ни единого признака жизни в тростниковых хижинах, темнеющих в тени деревьев. Она подобрала юбки и босиком шагнула в горячую воду, скользя и едва не падая на неровных подводных камнях. Возле берега было очень мелко. Стараясь сохранить равновесие, она шла все дальше и дальше, одной рукой поддерживая юбку, а в другой неся теплую, мокрую, неподвижную птицу. Наконец вода достигла колен. Она опустила зеленовато-черную птицу на воду и слегка подтолкнула ее вперед, в чуть мутноватые волны, почти неразличимые в слепящем свете.

Птица лежала, покачиваясь на поверхности бледной, движущейся спермы воды, как тряпка.

— Плыви! Плыви же! — сказала Кэт, подталкивая птицу, чтобы та отплыла подальше от берега.

Но птица то ли не могла плыть, то ли не хотела. Во всяком случае, она продолжала лежать неподвижно.

Однако здесь детям было ее не достать. Оступаясь на камнях, Кэт выбралась обратно на берег, к своему дереву, к своей тени, к своей книге, подальше от ярости солнца. Не в силах вымолвить слова от непроходящего гнева, она поглядывала на птицу и, краем глаза, на тростниковые индейские хижины в темной тени.

Да, птица погружала клюв в воду и встряхивала головой. Она приходила в себя. Но не шевелила лапами. Покачивалась на мелкой зыби, и зыбь относила ее от берега.

— Глупая птица! — нервно сказала Кэт, усилием воли стараясь заставить ее уплыть подальше, на глубину.

Две птицы, два черных пятнышка с белыми точками голов выплыли из бледного сияния озера. Две лысухи, энергично плывшие вперед. Они подплыли к неподвижной птице, и первая ткнула ее клювом, как бы говоря: «Привет! Что с тобой?» И тут же повернулась и, словно забыв о ней, поплыла к берегу, вторая последовала за ней.

Кэт с беспокойством смотрела на пернатую мученицу. Неужели так и не встрепенется? не поплывет за ними?

Нет! Она продолжала лежать на воде, медленно покачиваемая зыбью, лишь иногда встряхивая головой.

Две другие, бодрые птицы уже уверенно, деловито пробирались между камнями.

Кэт немного почитала.

Когда она снова подняла голову, ее птицы не было видно. Но две другие бодро расхаживали между камнями.

Она почитала еще чуть-чуть.

Теперь она увидела грубоватого парня лет восемнадцати в рабочих штанах, большими шагами бежавшего к воде, и маленького мальчишку, с решительным видом спешившего за ним следом, мелькая пятками.

Две лысухи, деловито расхаживавших на мелководье у берега, поднялись на крыло и исчезли в слепящем сиянии.

Но парень в большой шляпе и рабочих штанах, с крутыми индейскими плечами, какие часто вызывали у нее такое отвращение, что-то высматривал среди камней. Она, однако, была уверена, что птица уже далеко.

Нет! Зря она надеялась. Парень нагнулся и поднял мокрую птицу. Волны принесли ее обратно к берегу.

Парень повернулся, держа ее, как тряпку, за конец крыла и протянул мальчишке. Потом самодовольно пошел вверх по берегу.

Ух! как Кэт ненавидела в этот момент этих людей: их ужасную бесчувственность, приземленность. Крутые широкие индейские плечи и мускулистую грудь, а больше всего их надменную походку, вскидывая ноги. Будто пониже спины у них был моторчик.

Подавшись вперед и глядя в землю так, чтобы можно было краем глаза смотреть на нее, не поворачивая к ней лица, парень вернулся к стоявшим в тени хижинам. За ним торопливо и уверенно шагал кроха, уменьшенное подобие мужчины, волоча за крыло несчастную едва барахтающуюся птицу. И время от времени поворачивал круглое черноглазое лицо в сторону Кэт, глядя на нее мстительно, но и с опаской, как бы она снова не набросилась. Смуглый, боязливый мужской вызов большой белой непостижимой женщине.