Как судьба, как рок. Вера есть само Древо Жизни, извечное, и яблоки его на нас — яблоки глаз, яблоко подбородка, яблоко сердца, яблоки грудей, яблоко живота, с его сердцевиной, яблоки ягодиц, яблоки коленей, сидящие рядком, яблочки пальцев ног. Какое значение имеют видоизменение и эволюция? Мы — Дерево с плодами на нем. И мы — это вера навечно. Verbum sat[63].

Певец умолк, лишь барабан продолжал играть, легко и умело касаясь чуткой мембраны ночи. Потом голос вновь зазвучал, и, как птицы, слетающие с дерева, один за другим, взлетели голоса остальных восьми человек в круге, и вот сильные, страстные, необычайно властные мужские голоса зазвучали в унисон, как стая птиц, снижаясь и взмывая все вместе в небеса. И каждая из этих темных птиц, казалось, вылетела из сердца, в сокровенном лесу мужской груди.

И один за другим вырвались на свободу голоса из толпы, как птицы, летящие издалека на манящий зов. Слова не имели значения. С любыми стихами, любыми словами, без слов песня оставалась песней — мощное, глубокое дыхание, рвущееся из пещеры груди, из вечной души! Кэт была слишком стеснительной и гордой, чтобы петь — слишком рассудочной. Но она услышала, как негромко откликнулась ее душа, словно далекий пересмешник в ночи. Пела и Хуана, безотчетно, тихим женственным голоском, бессознательно подбирая какие-то слова.

Полуобнаженные мужчины развернули свои серапе, белые с синей каймой и коричневыми, как земля, полосами. В толпе встал человек и направился к озеру. Он вернулся с вязанками соснового хвороста, которым была нагружена его лодка. И принялся разводить костер. Вскоре другой мужчина сходил за топливом и разжег другой костер, перед барабаном. Потом одна из женщин, неслышно ступая босыми ногами, тоже сходила за хворостом и разожгла небольшой костер среди женщин.

Ночь побронзовела от пламени костров, поплыл ароматный, как ладан, дымок окоте. Песнь взлетела и стихла, замерла вдали. Взлетела и стихла. Барабан звучал все тише, легко касаясь мембраны ночи. Потом и вовсе умолк. В абсолютной тишине можно было услышать безмолвие темного озера.

Но вот барабан зазвучал с новой силой. Один из мужчин в пончо с темной черновато-голубой каймой встал, снял сандалии и начал медленно танцевать. Забыв обо всем, он грузно подпрыгивал, как странная птица, топая босыми ступнями, словно хотел пробить землю. Один в круге, ритмично, как маятник, чуть наклонив вперед сильную спину, он ступал в такт барабану, его белые колени попеременно поднимались, колыша темную бахрому одеяла, бившуюся неровной темной волной. Еще один человек поставил сандалии в центр круга, к огню, и поднялся, чтобы присоединиться к танцующему. Человек с барабаном запел дикую песню, чьи слова были темны. Сидевшие сбросили пончо. Еще мгновение, и они встали и присоединились к танцу, странному дикарскому птичьему танцу — непроницаемые лица, груди, озаряемые пламенем костра, нагие торсы и босые ноги.

— Спящий проснется! Спящий проснется! Идущий в пыли тропой змеи явится; пыльной тропой придет, облаченный в змеиную кожу; облаченный в кожу земной змеи, это владыка камня; это владыка камня и леса земного; серебра и золота, и железа, леса земного из праха отца земли, змеи мира, сердца мира, которое бьется ритмично, как змея ритмично взбивает пыль в своем движении по земле, из сердца мира.

Спя-а-щий просне-о-тся! Спя-а-щий просне-о-тся! Спя-а-щий просне-о-тся, как змея пыли земли, камня земли, кости земли.

Казалось, песня взмыла с новой дикой силой после того, как упала до едва слышного шелеста. Так волны взмывают из незримой глубины и обрушиваются, и исчезают с белой пеной и шелестом. Танцующие, образовавшие круг и медлительно, отрешенно притоптывавшие, стоя на одном месте, взбивая пыль босыми ногами, принялись так же медленно-медленно кружиться вокруг костра, по-прежнему мягко взбивая пыль. И барабан продолжал бить все в том же неизменном пульсирующем ритме, и песня взмывала, парила в вышине и опускалась вниз, затухая до неслышимой ноты и вновь взмывая ввысь.

Пока молодые пеоны не выдержали. Они тоже сбросили с себя сандалии, и шляпы, и одеяла и робким, неумелым шагом, как отдаленное эхо поступи восьмерых, окружили вращающееся колесо танцующих и начали танцевать, стоя на одном месте. И вскоре вокруг двигающегося круга танцоров образовался еще один из стоящих на месте, но притоптывающих людей.

Потом вдруг один из полуголых танцоров из внутреннего круга отступил назад, во внешний круг и стал медленно, очень медленно поворачивать внешний круг танцоров в противоположном внутреннему направлении. Теперь было два колеса танца, один в другом и вращающихся в противоположных направлениях.

Так они продолжали танцевать под звуки барабана и песни, вращаясь, как колеса темной тени, вокруг огня. Потом от костра остались одни угли, тогда барабан враз смолк, и люди так же внезапно разошлись, вернувшись на свои места.

Некоторое время было тихо, потом зазвучали негромкие голоса, смех. Кэт часто казалось, что смех пеонов звучит как мучительный стон. Но сейчас смех возник, как маленькие язычки незримого пламени, вдруг вспыхнувшие над угольками голосов.

Все ждали, ждали. Но никто не пошевелился, когда вновь глухо ударил барабан, как призыв. Они по-прежнему продолжали болтать, краем уха слушая его удары. Затем один из мужчин поднялся, скинул с плеч одеяло и подбросил хворосту в тлеющий костер. После этого он прошел между сидящими мужчинами к группе женщин. Постоял, улыбаясь и раздумчиво глядя на них, и тогда поднялась девушка и, застенчиво опустив голову, подошла к нему, правой рукой стягивая платок под подбородком, а левой взяла его за руку. Она сама, стесняясь, неожиданно схватила безвольную руку мужчины. Он засмеялся и повел ее сквозь толпу вставших мужчин к костру. Она шла, опустив голову и смущенно пряча лицо. Став друг против друга, они, мягко притоптывая, начали свой неуклюжий танец — первая пара во внутреннем, неподвижном круге.

Остальные мужчины стояли, повернувшись лицом к толпе, и ждали, когда выберут их. И женщины быстро скользили к ним, пряча лица под низко опущенными платками, и брали за руку того, кого они выбрали. Скоро все полуобнаженные мужчины, составлявшие внутренний круг, были разобраны. Круг мужчин и женщин, стоявших парами, рука в руке, замкнулся.

— Идем, нинья, идем! — сказала Хуана, глядя снизу на Кэт черными блестящими глазами.

— Боюсь! — ответила Кэт откровенно.

Один из мужчин с голой грудью отделился от толпы, перешел улицу и теперь молча и не глядя на Кэт, ожидал перед крыльцом, на котором она стояла.

— Смотри! Нинья! Этот господин ждет тебя. Иди! О, нинья, иди!

Голос ее криады сливался с низким, напевным, магическим зовом собравшихся женщин, и ее черные глаза, странно блестя, смотрели на Кэт. Почти загипнотизированная, Кэт медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, шагнула вперед, к мужчине, который ждал, отведя глаза.

— Ты не против? — в замешательстве спросила она по-английски. И коснулась пальцами его пальцев.

Он сжал их теплой, смуглой, дикарски вкрадчивой рукой, легко, чуть ли не равнодушно и в то же время мягко и по-варварски властно, и повел ее в круг танцующих. Она уронила голову — ужасно хотелось спрятать лицо. В своем белом платье и в зеленой соломенной шляпке она вновь чувствовала себя девственницей, юной девственницей. Эти мужчины были способны вернуть ей это чувство.

Робко, неуклюже, она пыталась повторять движения танцующих. Но сквозь жесткую подошву туфель она не чувствовала земли, не могла кожей ощутить ритм и постоянно сбивалась с шага.

Это ничуть не мешало ее партнеру, который все так же легко и мягко сжимал ее пальцы, а его тело медленно раскачивалось, вторя пульсирующему ритму барабана. Он словно не замечал ее. Однако мягко и легко держал ее пальцы в своих.

Хуана сбросила башмаки и чулки и шла в танце, притоптывая босыми ногами, — смуглое лицо похоже на маску из обсидиана, глаза сияли вечным огнем женственности, темным и неутолимым.