В низине у реки пеон на неоседланной лошади медленно гнал к реке на водопой пятерку великолепных коров. Крупные черно-белые животные, словно видения, двигались к берегу мимо перечных деревьев, подобно пятнам света и тени: следом шагали серовато-коричневые коровы — в немыслимой тиши и сверкании утра.

Земля, воздух, вода затихли, встречая новый свет, остатки ночной синевы таяли, как след дыхания. Лишь высоко в небе кружили, как повсюду в Мексике, грифы, раскинув широкие, с грязной каймой, крылья.

— Не спешите! — снова сказала Кэт лодочнику, который в очередной раз отирал взмокшее лицо, а пот продолжал струиться по его черным волосам. — Можно плыть медленней.

Неодобрительно взглянув на нее, парень улыбнулся.

— Не пересядет ли сеньора назад? — сказал он.

Кэт не сразу поняла, зачем это нужно. Борясь с течением, он греб к изгибающемуся дугой правому берегу. У противоположного левого берега Кэт заметила купающихся людей, мужчин, чьи мокрые тела блестели на солнце: красивые смугло-розовые тела голых индейцев и одно нелепо светло-кремовое толстого мексиканца горожанина. Сидя низко над самой водой, она смотрела на сверкающие голые тела мужчин, стоящих по пояс в реке.

Она встала, чтобы перейти на корму, к Виллиерсу. И тут увидела черноволосую голову и блестящие красные плечи человека, подплывающего к лодке. Она вздрогнула и опустилась на скамью, а молодой мужчина встал в воде и подошел к лодке, вода текла с обвисшей узкой тряпицы, которою он обмотал свои чресла. У него была красивая гладкая бронзовая кожа, мускулистое тело индейца. Отводя со лба мокрые волосы, он приближался к лодке.

Лодочник смотрел на него, неподвижный, но не удивленный, морща нос в слабой и, казалось, насмешливой полуулыбке. Словно ждал этого!

— Куда направляетесь? — спросил стоявший в воде, коричневая река мягко струилась у его сильных бедер.

Лодочник помедлил, ожидая, что ответят его пассажиры, потом, видя, что они молчат, неохотно буркнул:

— В Орилью.

Он опустил весла в воду, чтобы лодку не разворачивало, тогда мужчина придержал корму и жестом, в котором был явный вызов, отбросил назад длинные черные волосы.

— А вы знаете, кому принадлежит озеро? — сказал он с тем же вызовом.

— То есть? — надменно спросила Кэт.

— Знаете ли вы, кому принадлежит озеро? — повторил молодой мужчина.

— Кому? — заволновалась Кэт.

— Древним богам Мексики, — сказал незнакомец. — Вы должны заплатить дань Кецалькоатлю, если хотите плыть по озеру.

Странный, спокойный вызов! И как это по-мексикански!

— Каким образом? — спросила Кэт.

— Можете дать мне что-нибудь, — ответил он.

— Но почему я должна давать что-то вам, когда это дань Кецалькоатлю? — запинаясь, сказала она.

— Потому что я человек Кецалькоатля, — ответил он невозмутимо.

— А если я ничего не дам вам?

Он поднял плечи и простер свободную руку, но покачнулся и чуть не упал, потеряв равновесие в воде.

— Можете не давать, если хотите, чтобы озеро стало вам врагом, — холодно сказал он, став крепче на ногах.

И первый раз открыто посмотрел на нее. И демоническая его дерзость улетучилась, словно ее и не было, и особая напряженность, свойственная индейцам, ослабла и исчезла.

Он коротко махнул свободной рукой, отпуская их, и легонько толкнул лодку вперед.

— Ну и ладно, — сказал он, надменно поведя головой, и презрительная улыбка легко тронула его губы. — Подождем, когда явится Утренняя Звезда.

Лодочник плавным и мощным гребком послал лодку вперед. Молодой мужчина стоял в воде, сверкая на солнце мускулистой грудью, и отрешенно смотрел им вслед. Его глаза блестели необычным блеском, словно он был где-то далеко, застыл между двумя реальностями, что, как внезапно поняла Кэт, было главным во взгляде индейцев. Лодочник, работая веслами, смотрел на стоящего в воде молодого мужчину, и лицо его было таким же нездешним и преображенным, лицом человека, пребывающего в идеальном равновесии между двух могучих энергичных крыльев мира. Оно было красиво невероятной, завораживающей красотой, красотой безмолвного центра бьющейся жизни, как ядро, мерцающее в своем безмятежном покое внутри клетки.

— Что, — спросила Кэт, — он имел в виду, сказав: «Подождем, когда явится Утренняя Звезда»?

Лодочник медленно улыбнулся.

— Утренняя Звезда — это имя, — ответил он.

И, казалось, больше он ничего не мог добавить. Но сам символ явно успокоил его и придал сил.

— Почему он приплыл и заговорил с нами?

— Он один из тех, кто служит богу Кецалькоатлю, сеньорита.

— А ты? Ты тоже один из них?

— Кто знает! — сказал лодочник, склонив к плечу голову. И добавил: — Думаю, да. Нас много.

Он смотрел на Кэт черными глазами, светившимися отрешенным блеском, и немигающий этот свет вдруг напомнил Кэт утреннюю звезду, или вечернюю, застывшую в равновесном покое между ночью и солнцем.

— У тебя в глазах утренняя звезда, — сказала она ему.

Прекрасная улыбка озарила его лицо.

— Сеньорита понимает, — сказал он.

Его лицо снова превратилось в темно-коричневую маску, будто из полупрозрачного камня, и он изо всех сил налег на весла. Впереди река расширялась, берега опускались до уровня воды, похожие на отмели, поросшие ивами и тростником. Над ивами виднелся квадратный белый парус, словно поднятый на суше.

— Озеро так близко? — спросила Кэт.

Лодочник торопливо отер пот, струившийся по лицу.

— Да, сеньорита! Парусные лодки ждут ветра, чтобы войти в реку. Мы поплывем по каналу.

Он повел головой, указывая на узкий извилистый проход в высоких тростниках впереди. Кэт вспомнила маленькую речку Анапо: та же неразгаданная тайна. Лодочник с застывшей на его бронзовом лице гримасой печали, смешанной с возбуждением, греб что есть силы. Водяные птицы спешили заплыть в тростники или поднимались на крыло и описывали круги в голубом воздухе. Ивы свешивали влажные ярко-зеленые ветви над голой иссушенной землей. Небрежно поднимая то правую, то левую руку, Виллиерс направлял лодочника, чтобы тот не ткнулся в мель в извилистой узкой протоке.

Наконец-то Виллиерс мог делать что-то полезное и несколько механическое, что дало ему повод почувствовать себя свободно и уверенно. И к нему вернулась его американская манера толстокожего превосходства.

Более тонкие вещи были недоступны его пониманию, и когда он спрашивал Кэт о чем-то, она делала вид, что не слышит. Она чувствовала неуловимое, нежное волшебство реки, нагих мужчин в воде, лодочника, и ей невыносимо было объяснять это непробиваемо беспечному американцу. Она до смерти устала от американского автоматизма и американской беспечной тупости. Ее от всего этого тошнило.

— Очень статный парень, тот, что задержал нашу лодку. Что, кстати, ему было нужно? — спросил Виллиерс.

— Ничего! — отрезала Кэт.

Они выплывали мимо раздавшихся желто-глинистых окаменевших берегов, по набегавшей мелкой ряби, на простор озерного белого света. С востока подул ветерок разошедшегося утра, и поверхность неглубокой, прозрачной, сероватой воды пришла в движение. Она была рядом, можно коснуться рукой. Ближе к открытой воде осторожно выступили вперед большие квадратные паруса, а за бледной, цвета буйволовой кожи, пустыней воды голубели далекие четко очерченные силуэты холмов на противоположном берегу, бледно-голубых из-за многомильного расстояния и, тем не менее, отчетливо видимых.

— Теперь будет легче, — сказал лодочник, улыбаясь Кэт. — Теперь течения нет.

Он ритмично греб, умиротворенно погружая весла в подернутую мелкой рябью и белесую, как сперма, воду. И в первый раз Кэт почувствовала, что ей открылась тайна индейцев, необыкновенная и непостижимая нежность между сциллой и харибдой насилия; маленькое висящее в воздухе совершенное тельце птицы, машущей в своем полете крыльями: крылом грома и крылом молнии и ночи. Но посредине между светом дня и чернотой ночи, между вспышкой молнии и ударом грома парит оно, спокойное, мягкое тельце птицы, вечно. Тайна вечерней звезды, сияющей безмолвно и далеко между солнцем, изливающим пламя, и бескрайней кипящей пустотой поглощающей ночи. Великолепие наблюдающей внимательно утренней звезды, что смотрит с высоты между ночью и днем, блещущий ключ к двум противоположностям.