Рамон был такой же человек, как ничтожнейший из его пеонов, с сердцем, бьющимся в груди, чреслами, и языком, молчащим о их мужской тайне. Он был такой же человек, как Кэт, чей дух так же томился по ясному знанию и общности, а душа была велика своим постижением.

Но только он обладал звездной силой, чтобы свести два великих человеческих порыва в точке соединения, ибо был птицей, несомой двумя огромными крыльями силы, созданной двойственной, которая доступна человеку и в которой человек существует. Утренней Звездой между дыханием зари и глубинами мрака.

Люди пытались убить его ножами. Карлота — духовно. И те, и та по отдельности хотели его убить.

Но он оказался недосягаем. Он был живой Кецалькоатль, и крохотная искра звезды вставала в служивших ему мужчинах и женщинах.

Звезда между двух крыльев силы: в ней одной были божественность мужчины и вершина мужской сущности.

Кэт получила сообщение от Сиприано, в котором говорилось, что он приезжает и остановится на вилле Арагон. Вилла Арагон, лучший дом на озере, была окружена небольшим, но очень красивым и неизменно зеленым, благодаря постоянному поливу, садом с пальмами и густой живой оградой из кустов жасмина. Дом выглядел нелепо, больше походя на небольшой замок, однако на его глубоких просторных верандах, выходивших в живописный сад, было приятно отдыхать.

Сиприано приехал радостный, его черные глаза блестели по-мальчишески задорно. Он хотел, чтобы они с Кэт оформили брак как полагается и она поселилась бы на вилле Арагон. Она понимала, что ей необходимо скорей вернуться в Европу, в Англию и Ирландию. Необходимость была настоятельнейшая. Ощущение угрозы, которое внушала ей Мексика, и внутреннего отвращения становилось невыносимым. Она чувствовала, что не выдержит, если не уедет на какое-то время, чтобы успокоиться, прийти в себя.

Все это она и сказала Сиприано. Лицо его помрачнело.

— Для меня не имеет большого значения, поженимся мы или нет, прежде чем я уеду, — сказала она. — Но я должна уехать скоро — скоро.

— Как скоро?

— К январю.

Лицо его вновь посветлело.

— Тогда поженимся до твоего отъезда, — сказал он. — На следующей неделе.

Она дала согласие со странным безразличием, и он, вновь с мальчишеским блеском в глазах, спешно занялся необходимыми приготовлениями для гражданского бракосочетания.

Ей было все равно, оформят они брак или нет. По сути, она уже была женой Сиприано. Он прежде всего был солдат, неожиданно появлялся и так же неожиданно вновь исчезал. Она всегда большую часть времени будет одинокой.

И за одного него, просто мужчину и солдата, она могла выйти достаточно спокойно. Эта ужасная Мексика пугала ощущением обреченности.

Движение за Кецалькоатля распространилось по стране, но встречало сильное сопротивление. Архиепископ обрушился на него с нападками, Рамон, Сиприано и их приверженцы были отлучены от церкви. Была предпринята попытка покушения на Монтеса.

Последователи Кецалькоатля в столице образовали церковь Сан-Хуана Батисто, получившую название церкви Черного Спасителя, главного Дома Кецалькоатля. Архиепископ, человек нрава холерического, призвал своих ревностных сторонников устроить шествие на эту церковь Сан-Хуана, теперь называвшуюся Домом Кецалькоатля, захватить ее и возвратить католической церкви. Правительство, предвидя, что рано или поздно это грозит столкновением, арестовало архиепископа и разогнало шествие, устроив небольшое кровопролитие.

Началось нечто вроде войны. Рыцари Кортеса открыли свои знаменитые тайные запасы оружия, оказавшиеся в конце концов не слишком впечатляющими, и толпа верующих, возглавляемая фанатичным священником, ворвалась на центральную площадь. Монтес обратил против них оружие. Но все это выглядело как начало религиозной войны. На улицах появились отряды людей в бело-голубых серапе Кецалькоатля и в ало-черных серапе Уицилопочтли, маршировавших под бой тамтамов и с необычными круглыми эмблемами из перьев на древках, эмблемами Кецалькоатля, и с длинными шестами с развевающимися на конце пучками алых и черных перьев — эмблемами Уицилопочтли. В церквах священники продолжали призывать католиков к священной войне с еретиками. Другие священники, примкнувшие к сторонникам Кецалькоатля, произносили зажигательные речи перед толпами на улицах.

Страна бурлила. В Закатекасе генерал Нарсисо Бельтран выступил в защиту церкви и против Монтеса. Но Сиприано подавил его выступление с невероятной быстротой и жестокостью, сам Бельтран был захвачен и расстрелян, а его армия разбежалась.

Затем Монтес объявил о запрете в Мексике прежней церкви и провел через парламент закон, объявляющий религию Кецалькоатля национальной религией в республике. Все храмы закрыли. Всех священников принудили или присягнуть на верность республике, или покинуть страну. Армии Уицилопочтли и бело-голубые серапе Кецалькоатля появились во всех городах и деревнях республики. Рамон трудился не зная отдыха. Сиприано атаковал, когда его не ждали, и там, где его не ждали. Он сумел переломить обстановку в наиболее недовольных штатах: Веракрусе, Тамалипасе и Юкатане и возбудить там своего рода религиозный экстаз. Необычное крещение совершалось прямо в море, а на берегу выросла ало-черная башня Уицилопочтли.

Вся страна была охвачена энтузиазмом, кипела высвободившейся новой энергией. Но при этом во всем чувствовался дух насилия и дикости, налет ужаса.

Архиепископа выслали, на улицах больше было не встретить священников. В толпах виднелись только бело-голубые и цвета земли серапе Кецалькоатля да ало-черные — Уицилопочтли. Царило ощущение избавления, восторга свободы.

Вот отчего так по-мальчишески блестели глаза Сиприано, когда он приехал к Кэт. Он был охвачен доныне неведомым ликованьем. Кэт была испугана и ощущала в себе странную пустоту. Даже подозрительный, небывалый, ослепительный триумф и впечатление новизны в лице земли не могли вполне спасти ее. Она была слишком дитя старого мира Европы и не могла, не могла перемениться так быстро. Но чувствовала, что, если получится возвратиться в Ирландию и дать своей жизни и телу передышку, то найдет в себе силы приехать обратно и принять в этом участие.

Потому что не только с ее духом происходила перемена, но и с телом, и с составом самой ее крови. Она чувствовала это — ужасный процесс катаболизма и метаболизма в крови, меняющий ее как человека, превращающий в другого человека.

И если этот процесс будет происходить слишком быстро, она может умереть.

Итак, они с Сиприано сочетались браком по всем правилам, и она на месяц переехала жить к нему, на виллу Арагон. По истечении месяца ей предстояло отплыть в Ирландию, одной. Он был согласен на это.

Странно было быть его женой. Он заставил ее погрузиться в неопределенное и спокойное состояние, она словно бы ушла под поверхность жизни и, тяжело и неподвижно, лежала на ее глубине.

Странная, вялая, приятная пассивность. Впервые в жизни она окунулась в полный покой. И разговоры, мысли стали малозначащими, пустыми, малозначащими, как рябь, что морщит гладь озера, для тварей, живущих в неподвижных глубинах.

В душе она была спокойна и счастлива. Если бы только тело не страдало от невыносимой тошноты перемены. Она погрузилась в конечный покой беспредельного открытого космоса. Вселенная раскрылась перед ней, новая и огромная, и она опустилась на глубинное ложе полнейшего покоя. Она почти достигла уверенности Тересы.

Тем не менее, процесс перемены, происходящий в ее крови, был ужасен.

Сиприано был счастлив — на свой удивительный индейский манер. Глаза у него, блестящие, черные, распахнутые, были как у мальчишки, видящего открывшееся ему впервые странное, почти невероятное чудо жизни. Он не смотрел на Кэт особым взглядом, даже не обращал на нее особого внимания. Не любил говорить с ней сколь-нибудь серьезно. Когда она хотела поговорить с ним о чем-то серьезном, он бросал на нее осторожный, темный взгляд и уходил.

Он понимал такое, что она вряд ли сознавала. Прежде всего странное возбуждающее действие разговора. И избегал этого. Как ни удивительно может показаться, он открыл ей ее собственную жажду пронзительного, возбуждающего ощущения. Она поняла, как пронзительна была вся ее старая любовь с ее огнем возбуждения и судорогами пронзительного сладострастия.