Но Тереса не смотрела в сад, она оглядывала комнату. Она почувствовала запах сигарет и увидела множество окурков в агатовой пепельнице возле кровати. Увидела разбросанные книги на полу, рассыпавшиеся украшения, яркие, американские, из штата Нью-Мексико, ковры, персидскую занавеску, висящую за кроватью, красивое разноцветное покрывало на кровати, темные шелковые и светлые бархатные платья, брошенные на сундук, сложенные шали с длинной бахромой, раскиданные туфли: белые, серые, светло-коричневые, темно-коричневые, черные; высокие китайские подсвечники. Комната женщины, живущей своей жизнью, живущей для себя.

Тереса была неприятно поражена, смущена, восхищена.

— Какая прелесть! — сказала она, трогая сверкающее разноцветными красками покрывало.

— Это мне сшила приятельница, в Англии.

Тереса с восхищением смотрела на все, особенно на россыпь украшений на туалетном столике.

— Как вам те красные камешки, нравятся? — спросила Кэт, вновь опускаясь на колени, чтобы собрать книги, и глядя на смуглую шею женщины, застывшей над украшениями. Узкие плечи, нежная темная кожа, непримечательное белое платьице! И копна густых черных волос, подколотых черепаховыми булавками. Простушка и скромница, подумала Кэт про себя.

Но она знала, что Тереса не была ни простушкой, ни скромницей. В этом существе с нежной смуглой кожей и сутуловатой спиной скрывалась неведомая древняя сила, в чьей власти было зажечь мужчину, вознести его и каким-то образом удержать при себе.

На столике для шитья лежал отрез прекрасного индийского муслина, купленный Кэт в Индии и с которым она не знала, что делать. Ткань была персикового цвета, красивого, но не шедшего Кэт. Тереса потрогала пальцами золотистую кромку.

— Это ведь не органди? — спросила она.

— Нет, это муслин. Муслин ручной работы из Индии. Почему бы вам не взять его себе? Мне он не идет. А на вас будет смотреться прекрасно.

Она встала с пола и приложила ткань к смуглой шее Тересы, приглашая ее посмотреться в зеркало. Тереса увидела тепло-желтый муслин на себе, и глаза ее загорелись.

— Нет! — воскликнула она. — Не могу принять такой подарок.

— Почему? Мне эта ткань не идет. Она уже с год лежит у меня, и я было решила порезать ее на шторы. Возьмите.

Кэт могла быть настойчивой, чуть ли не грубой, делая подарок.

— Не могу.

— Разумеется, можете.

В дверях появился Рамон, оглядел комнату, посмотрел на женщин.

— Смотри! — сказала Тереса смущенно. — Сеньора хочет подарить мне этот индийский муслин. — И она робко повернулась к нему, прикладывая ткань к шее.

— Ты очень хорошо в нем смотришься, — сказал он, не сводя с нее глаз.

— Сеньоре не следовало делать мне такой подарок.

— Сеньора не сделала бы его, если бы не хотела.

— Тогда, — обернулась Тереса к Кэт, — большое спасибо! Большое, большое спасибо!

— Не стоит благодарности, — ответила Кэт.

— Но Рамон говорит, что он мне идет.

— Да, правда, этот цвет идет ей! — крикнула ему Кэт. — Эту ткань сделали в Индии для кого-то, у кого такая же смуглая кожа. Ей очень идет.

— Очень мило! — сказал Рамон.

Он оглядел комнату, задерживая внимание на приметах жизни самостоятельной женщины: любопытные вещицы из разных уголков мира, окурки в агатовой пепельнице — приевшаяся роскошь, и беспорядок, и налет неуюта.

Она не знала, о чем он думает. Но себе говорила: «Это мужчина, которого я защищала на крыше. Это он лежал под лампой с раной на спине, нагой и без сознания. Тогда он не выглядел как султан».

Тереса, должно быть, угадала какие-то из ее мыслей, потому что сказала, глядя на Рамона:

— Сеньора! Не будь вас, Рамона убили бы. Я все время думаю об этом.

— Не надо об этом думать, — ответила Кэт. — Не будь меня, было бы что-то еще. В любом случае, дело не во мне, так было угодно судьбе.

— Ах, но судьба избрала вас! — сказала Тереса.

— Теперь, когда в имении есть хозяйка, не приедете ли в Хамильтепек погостить на несколько дней? — обратился к ней Рамон.

— О, приезжайте! Приезжайте! — присоединилась к Рамону Тереса.

— Вы действительно хотите, чтобы я приехала? — недоверчиво спросила Кэт.

— Да! Да! — воскликнула Тереса.

— Ей нужна наперсница, — ласково сказал Рамон.

— Да, да! — закричала Тереса. — У меня никогда, никогда не было настоящей подруги: только когда я была в школе, но то были девчонки.

Кэт очень сомневалась, что способна быть настоящей старшей подругой Тересе. Но было интересно, что они в ней находят. Какой она видится им?

— Да, пожалуй, приеду на несколько дней, — ответила она.

— Чудесно! — обрадовалась Тереса. — Когда вы приедете?

Они договорились о дне приезда.

— А мы напишем Песнь Малинци, — сказал Рамон.

— Нет, не делайте этого! — быстро воскликнула Кэт.

Он посмотрел на нее своим медлительным, пронзительным взглядом. Порой он умел заставить ее почувствовать себя ребенком, смотрящим на призрака.

Кэт отправилась в Хамильтепек, и не успели обе женщины опомниться, как они уже шили платья Тересе, кроили муслин ананасного цвета. Бедняжка Тереса, для новобрачной у нее был слишком скудный гардероб: ничего, кроме довольно жалких черных платьев, которые смотрелись на ней как траурные, и несколько белых. Вся ее жизнь была в отце, который собрал прекрасную библиотеку книг о Мексике и всю жизнь писал историю штата Халиско, да в хозяйстве. И все, чем она могла гордиться, это то, что Лас Емас был единственной гасиендой на сто миль вокруг, которая не была разорена во все революции, случившиеся после бегства Порфирио Диаса.

В Тересе было много от монахини. Но причиной тому была глубокая страстность ее натуры, а глубокая страсть скорей склонна уходить в себя, нежели выставляться на вульгарный свет.

Итак, Кэт прихватывала булавками муслин на смуглых плечах Тересы, вновь дивясь необыкновенной, поразительной шелковистости ее темной кожи, ее тяжелым черным волосам. Тереса происходила из семьи Ромеро, известной в Мексике со времен конкисты.

Тереса хотела длинный рукав.

— У меня слишком худые руки! — пробормотала она, стеснительно пряча смуглые руки. — Не такие красивые, как у вас.

Руки у Кэт, сорокалетней зрелой женщины, были белые, сильные.

— Нет! — сказала она Тересе. — У вас не худые руки: они как раз такие, как нужно при вашей фигуре, и к тому же привлекательные, юные, смуглые.

— Все же сделайте длинные рукава, до запястий, — умоляюще сказала Тереса.

И Кэт сделала, как просила Тереса, понимая, это больше отвечает ее характеру.

— Нашим мужчинам не нравятся худенькие женщины, — сказала Тереса с сожалением.

— Не стоит обращать внимания на то, что нравится мужчинам, — сказала Кэт. — Думаете, дон Рамон хочет, чтобы вы походили на толстую клушу?

Тереса взглянула на нее с улыбкой в черных, огромных блестящих глазах, таких живых и так ослепленных любовью.

— Кто знает! — ответила она. И по ее быстрой, озорной улыбке ясно было, что иногда она не прочь быть и толстой клушей.

В этот раз Кэт поближе познакомилась с жизнью гасиенды. Когда Рамон был дома, он каждое утро вызывал к себе надсмотрщика и управляющего. Но Тереса уже брала на себя эту обязанность. Она следила за хозяйством.

Рамон часто уезжал, то в Мехико или в Гвадалахару, а то и в Сонору. Он уже стал знаменит по всей стране, имя его стало легендарным. Но за этим почти сложившимся культом героя Мексики скрывалось, как почему-то казалось Кэт, подспудное недоброжелательство. Возможно, мексиканцы получали большее удовлетворение, не вознося на какое-то время своих героев, а уничтожая их. Настоящее торжество наступало, когда героя свергали с пьедестала.

И Кэт, скептику по натуре, казалось, что, вероятней всего, они точат свои мачете, чтобы вонзить в сердце Рамона, когда он станет слишком велик для них, тем и кончится. Хотя наверняка им тогда придется иметь дело с Сиприано. А Сиприано был маленький дьявол, которого они совершенно обоснованно боялись. На этот раз Сиприано был верный союзник. В собственных глазах он был Уицилопочтли и верил в это с дьявольским упорством. Он был Уицилопочтли, Рамон — Кецалькоатль. Для Сиприано это было ясным и непреложным фактом. И он держал свою армию наготове, как наточенный нож. Даже у президента не было желания противоречить ему. А президент тоже был человек не робкого десятка.