Затем в центре церкви появился кортеж Уицилопочтли: молчаливые мужчины, босые, в одних черных набедренных повязках, с раскрашенными торсами и в головных уборах из алых перьев. Лицо Сиприано тоже было раскрашено: белый подбородок, от губ вниз — тонкая зеленая полоска, поперек носа — черная, от кончиков глаз — желтые и вдоль лба — алая. Надо лбом — зеленое перо, на затылке — алые. Вокруг тела на уровне груди — красная полоса, вокруг пояса — желтая. Остальное тело было пепельно-серым.

За ним следовали его стражи, лица раскрашены красным, черным и белым, тела — как у Сиприано, на затылке красное перо. Бесстрастно и монотонно звучал барабан Уицилопочтли.

Живой Уицилопочтли приблизился к ступеням алтаря, Живой Кецалькоатль встал навстречу ему. Они приветствовали друг друга: каждый на мгновение левой рукой прикрыл глаза, а пальцами правой коснулся пальцев другого.

Сиприано встал у статуи Уицилопочтли, окунул руку в каменную чашу, издал громкий клич Уицилопочтли и поднял руку, которую опускал в чашу и ставшую красной. Его стражи сделали то же: издав громкий клич, быстро по очереди подошли к чаше, окуная в нее руку и, мокрую, красную, поднимая ее вверх. Процедура сопровождалась бешеным боем барабана Уицилопочтли, по окончании резко смолкшим.

Рамон: Почему рука у тебя красна, Уицилопочтли, брат мой?

Сиприано: На ней кровь предателей, о Кецалькоатль!

Рамон: Что они предали?

Сиприано: Желтое солнце и сердце тьмы; сердца мужчин и бутоны женщин. Пока они были живы, нельзя было увидеть Утреннюю Звезду.

Рамон: Они воистину мертвы?

Сиприано: Воистину, мой господин.

Рамон: Пролилась ли их кровь?

Сиприано: Да, мой господин, только кровь серых псов не пролилась. Двое умерли бескровной смертью серых псов, трое — кровавой.

Рамон: Дай мне кровь этих троих, брат Уицилопочтли, чтобы я окропил ею огонь.

Сиприано поднес каменную чашу и маленький пучок черных листьев, взяв их из руки идола Уицилопочтли. Рамон медленно, спокойно окунул черные листья в кровь и легко брызнул на огонь.

Рамон: Тьма, испей крови искупления.

Солнце, глотни крови искупления.

Расступись море и взойди, Утренняя Звезда.

Он вернул чашу и листья Уицилопочтли, который отнес их к черному идолу.

Рамон: Ты, который отнял жизнь у этих троих, Уицилопочтли, брат мой, что ты сделаешь с их душами?

Сиприано: Их я отдаю тебе, мой господин, Кецалькоатль, Повелитель Утренней Звезды.

Рамон: Хорошо, отдай их мне и я укутаю их моим дыханием и отправлю в самый долгий из всех путей — сон и нескорое пробуждение.

Сиприано: Мой господин — господин двух путей.

Обнаженные, раскрашенные стражи Уицилопочтли положили тела троих зарезанных на носилки и отнесли к подножию статуи Кецалькоатля.

Рамон: Итак, вам предстоит долгий путь, мимо солнца к вратам Утренней Звезды. И если солнце разгневано, оно разит стремительней ягуара, и ветры налетают, как орел, и воды небесные обрушиваются в гневе, как серебряные стрелы. Ах, души, заключите сейчас мир с солнцем, и ветрами, и водами и ступайте, собравшись с мужеством и укрывшись дыханием Кецалькоатля, как плащом. Не бойтесь, не сжимайтесь, не теряйте сил; но пройдите до конца самый долгий из всех путей, и пусть вода источника покроет ваши лица. И по прошествии времени восстанете обновленными.

Обращаясь с этими словами к мертвым, Рамон бросил в огонь щепотку ладана, и поднялось облако голубого дыма. Рамон помахал кадилом над головами мертвых. Потом развернул три голубые пелены и покрыл мертвых. Стражи Кецалькоатля подняли носилки, и зазвучала флейта Кецалькоатля.

— Приветствую тебя, Утренняя Звезда! — крикнул Рамон, повернувшись к свету за статуей Кецалькоатля, и поднял правую руку в молитве. Все мужчины повернулись тоже и в едином порыве вскинули правую руку. И тишина Утренней Звезды повисла в церкви.

Ударил барабан Кецалькоатля: стражи медленно вышли, унося тела, завернутые в голубые пелены.

Зазвучал голос Живого Уицилопочтли:

— Кецалькоатль не может смотреть на лица удавленых серых псов. Утренняя Звезда не взойдет над трупами серых псов. Их поглотит огонь.

Затрещали барабаны Уицилопочтли. Рамон продолжал стоять спиной к людям в церкви, рука воздета к Утренней Звезде. Стражи положили трупы удавленных на носилки, накрыли серыми покрывалами и унесли.

Прозвучала труба Уицилопочтли.

Сиприано: Мертвые отправились в дорогу. Кецалькоатль помогает им на самом долгом из всех путей.

— Но серые псы спят в негашеной извести, в медленном погребальном костре. Все кончено.

Рамон уронил руку и повернулся лицом к людям. Все в церкви тоже опустили руки. Прокатилась и смолкла дробь двух барабанов, приглушенная — Кецалькоатля и резкая — Уицилопочтли. Потом два стража, Кецалькоатля и Уицилопочтли, запели:

Перед каждой новой строфой стражи Уицилопочтли хлопали по левой ладони правой, окровавленной, рукой и одновременно раздавался ужасающий удар барабанов. Когда песня закончилась, грохот барабанов постепенно замер, как отдаленный гром, отзываясь эхом в сердцах заполнивших церковь людей.

Рамон: Почему рука у тебя красна, Уицилопочтли?

Сиприано: На ней кровь убитых, Брат.

Рамон: Всегда ли ей быть красной?

Сиприано: До тех пор, пока Малинци не принесет чашу с водой.

Прозвучали вместе труба и флейта. Стражи Уицилопочтли погасили одну за другой красные свечи, стражи Кецалькоатля задули голубые свечи. Храм погрузился во тьму, только позади статуи Кецалькоатля горел маленький, но яркий огонек да тлели красные угли на алтаре.

Рамон медленно заговорил: