— Да. В лесу партизанская бригада. А вокруг фашисты. Окружили партизан. С каждым днем труднее и труднее отбиваться партизанам. Кончились продукты. Сначала съели лошадей, которые еще в обозе были. Соли, хлеба и муки не было даже раненым. Воду брали из болота.

— Папка, вода же в болоте грязная?

— Для нас, сынок, она была самой чистой и целебной. Только бы была. Когда кончилась конина, начали есть кору с сосен, ягодник, стали варить бульон из солдатских ремней. Трудно было, очень трудно. Но заставить нас сложить оружие фашисты так и не смогли. После многих атак они выбили бригаду на Сухую Гору, отрезали от болота.

Жажда была страшнее голода. Мы добывали воду в ложбинке, в прокопанной ямке. Ржавая вода пополам с грязью находилась только на дне и, выбранная, набегала очень медленно. Ее, процеживали через гимнастерку и оставляли лишь для тяжелораненых да станковых пулеметов. Остальные партизаны лизали ночную росу с черничника.

— А ягоды? Надо было есть ягоды! Они кисленькие, и враз пить перехотелось бы!

— Ягоды, сынок, все, даже зеленые, мы съели еще в самом начале блокады… Пробовали с боем прорваться назад, к болоту — не вышло. Каждый день над нами кружил фашистский самолет-разведчик — «рама». После него прилетали бомбардировщики с черными крестами на крыльях и грязно-желтых фюзеляжах и сбрасывали на лес бомбы.

Но мы старались обмануть врага. На едва приметных бугорках строили окопы и траншеи. Где слегка маскировали, а где и так оставляли.

— Немцы же их могли заметить с самолетов!

— А нам того и надобно было. Это не настоящие укрепления были, а ложные. Немцы их засекали, а потом старательно бомбили с воздуха, обстреливали минами да снарядами.

— А как же партизаны?

— Мы в то время находились в хорошо замаскированных щелях и блиндажах совсем в другом месте. И когда каратели, полагая, что партизанам капут, почти спокойно шли считать убитых, поднимать над Красобором фашистский флаг, мы со своих замаскированных позиций такой капут им устраивали, что они бросали оружие и убегали, кто как мог.

— Но фашисты же видели, откуда вы стреляли?

— Конечно, видели. Они не дураки были. И все же, пока прилетали самолеты, мы меняли оборону. И они вновь бомбили и обстреливали пустое место.

— Здорово!

— Не так это легко все было. Бойцы устали до невозможности, были исхудалые и изможденные. А нужно было не только вновь и вновь отбивать атаки фашистов, но и строить новые и новые укрепления, траншеи, блиндажи, ремонтировать разрушенное взрывами. Да и потери мы все же несли.

Вышла со строя партизанская рация. Командование посылало разведчиков через кольцо окружения в другие бригады. Но никто из посланных назад не возвращался.

Каратели установили громкоговорители и на весь лес кричали, чтобы партизаны сдавались, обещали дать хлеб и сколько хочешь воды. Говорили, что все равно никто не вырвется из «кольца смерти».

— Неужели вы поверили?

— Ну что ты! Цену фашистскому вранью все хорошо знали. Видели своими глазами, что они с советскими военнопленными делали. А к партизанам у гитлеровцев была особая жестокость. К тому же закон был у нас: партизан живым врагу не сдается. Последняя пуля, граната — себе. Но вот вопрос: и умирать ни за что ни про что в фашистской ловушке никто не хотел.

Смотрели на небо: хоть бы дождик пошел. А на том небе, как нарочно, ни облачка.

— Папочка, подожди…

В горле Алесика все пересохло. Он закрыл глаза. И сразу перед глазами встал не виданный никогда Красобор, обожженные взрывами и иссеченные осколками деревья. Он услышал: «Рус партизан, сдавайса!» А партизаны лежат, молчат, сжимают автоматы и пулеметы с наполовину пустыми дисками и слизывают почерневшими губами капли утренней росы с уцелелой травы и истоптанного, обожженного ягодника. Солнце встает над лесом горячее и беспощадное.

Алесик прижался к отцу — крепко-крепко!

— Что ты, сын? — встревожился отец. Он приподнялся на локте и посмотрел на Алесика: — Может, тебе еще рано про такое рассказывать?

— Рассказывай, папочка, рассказывай! Прошу тебя! Я уже большой, ты все-все мне рассказывай! — Алесик прижался щекой к сильной отцовской руке и вновь начал умолять: — Пожалуйста, папка, продолжай. Я тебя очень, очень прошу!

— Ну хорошо… Хуже всего было то, что у нас кончались патроны и гранаты. А снарядов да мин давно уже не было. Командование бригады решило: закопать пушки и минометы, чтобы не достались врагу, а самим разделиться на маленькие группки и прорываться. Так мы и сделали.

— Так же вокруг фашисты были!

— Да, мы шли на верную смерть. Но выбора не было… В нашей группе семеро оказалось, в том числе командир бригады.

— Папка, ты же говорил, что в отряде «Мститель» воевал?

— Это в самом начале. А во время блокады я уже в бригадной разведке был… Так вот, перед отходом собрали документы, списки партизан, связных, а также тех, кто врагу помогал. Все это в две большие оплетенные лозовыми прутьями бутыли затолкали. Заткнули, смолой залили. И закопали — одну при мне, под пнем, вблизи старого дуба. Приметное место было. Разумеется, замаскировали травою, разным лесным хламом забросали. Потом знамя бригады сняли с древка. Командир гимнастерку — с себя, обкрутился знаменем, вновь оделся.

Патроны, гранаты поделили и поползли.

Поначалу тихо было, потом вдруг справа застучали пулеметы, началась частая пальба. Мы поняли, что одна из групп наткнулась на врага и ведет свой последний бой.

Услышали стрельбу и в других местах. А у нас пока тишина, хоть по времени догадываемся: ползем через расположение немцев. Ползли гуськом, один за другим. Первым Курт, за ним почти рядом я, чуть сзади за нами остальные. Командир со знаменем в середке. Ползли, ползли, и вдруг слева: «Хальт!» Стой, значит, по-ихнему. И просто над нами ракета. А потом как секанут из пулемета длиннющей очередью!..

Отец умолк, задумался. Алесик ожидал, боясь потревожить.

Наконец, отец вздохнул и продолжил:

— …Мы с Куртом забросали гранатами тот пулемет. Но тут такое началось! Со всех сторон стреляют, пули трассирующими огнистыми пунктирами ночь прошивают. Курт вправо подался, я за ним. Вдруг он спрашивает: «Где командир и остальные?» — «Не знаю», — отвечаю ему.

Мы тогда с Куртом назад. Стрельба вроде слабеть стала. Немцы впотьмах не осмеливались прочесывать лес. Да и бесполезное это дело… Нашли мы командира и еще двух наших. Все трое были убиты первой пулеметной очередью.

Меня душили слезы. Я никак не мог поверить в смерть нашего комбрига.

«Мы отомстим! — Курт положил мне на плечо свою широкую ладонь. — А пока надо гранаты и патроны у геноссе взять. И автомат командира. Это последний подарок товарищей нам. И наказ отомстить!»

Я стащил с себя гимнастерку и обвернулся знаменем бригады, так же, как это сделал командир час назад. Знамя было теплое от его тела и с одной стороны влажное и липкое. Я догадался: кровь комбрига.

Курт почувствовал, как дрожат мои руки, и помогал мне.

«Фашисты дорого заплатят нам за это», — не сказал — поклялся он.

Мы спешили: вот-вот начнет светать — летняя ночь короткая. Стреляли где-то дальше. Выстрелы и взрывы то разгорались с новой силой, то затихали.

Пробрались к болоту. И хоть надо было торопиться, не выдержали, припали к черной грязной воде. Пили, пили и напиться не могли. «Все, — уверенно бросил Курт, когда утолили жажду, — тут они нас не достанут».

А вышло иначе. На болоте находились фашистские посты. Один из них услышал, как хлюпала вода под подошвами наших дырявых сапог. Снова стреляли по нас, прошивали пулями все вокруг, освещали ракетами. А мы вжимались в порослые мохом купины, в болотную грязь. Курта ранило в шею и в руку. Я помогал ему. Вокруг слышались немецкие команды, обрывки коротких настороженных разговоров. Курт тащил меня то влево, то вправо, то назад. Уже начало светать, когда мы вышли на широкую лесную дорогу. И нечаянно наткнулись на машины, покрытые пятнистым маскировочным брезентом. Возле машин стояли пушки. Они были отцеплены, с раздвинутыми лафетами, стояли в боевом порядке. Видимо, недавно еще по партизанским позициям огонь вели. Часовые и расчеты вначале нас не заметили. Немцы стояли кучками, о чем-то переговаривались, тревожно прислушивались к вспыхивающей отдаленной стрельбе. Мы резанули очередями по ним первые. Курт стрелял, не снимая с плеча автомата, одною рукою. Ударили длинными очередями. Не целясь, в упор, не жалея патронов. И бросились между машин на другую сторону. Проскочили дорогу, вырубку и быстрее за деревья, в чащобу. Смотрю, а Курт здоровой рукою тащит пустой ящик от снарядов. «Тебе что, трофеи понадобились? — сердито спрашиваю у него. — Тут бы ноги с головою вынести да знамя уберечь! Тогда и бригада жива будет!»