«Он» — это дядя Петрусь. А «довезла» — это не о каком-то грузе было сказано, а о самом Федосе. А тетя Марфа совсем не тетя его, а соседка. Просто мама Федоса попросила ее, чтобы она за ним в дороге присмотрела и «сдала» дяде Петрусю. Как будто он маленький. Хорошо еще, что за ручку не водят. Можно подумать, что он дошкольник какой-то, а не человек, который перешел в четвертый класс. Но взрослых не переубедишь, сколько ни говори. Хоть плачь, сделают как захотят. До чего чудной народ! Как маленькие.

Федос глянул на Марфу искоса: не слишком ли заметно, что она его сопровождает? Ускорил шаг, чтобы держаться малость впереди.

Ох, эта Марфа, смех, да и только: сына, видите ли, проведать собралась. Может, думаете, в пионерском лагере он? Как бы не так! Солдат, в армии служит. А она — как маленького — проведать. Федос — будь он ее сыном — сгорел бы от стыда.

— Ишь ты, гляди, какой стал, озорник! Да я тебя еле узнал!

…Знакомый голос. Федос оглянулся: так и есть — дядя Петрусь. Дядя приветливо улыбался, и загорелая, гладко выбритая кожа на его лице вся так и играла мелкими веселыми и добрыми морщинками.

— Здравствуйте, дядя! — радостно закричал Федос и бросился к Петрусю.

— Вы, никак, Петр Михайлович? — Тетя Марфа вопросительно взглянула на Петруся и поставила чемодан на землю.

— Он самый! Здравствуйте!

— Похожи на его мать, — и тетя Марфа кивнула в сторону Федоса. — Что ж, получайте своего племянничка. С рук на руки. Соня занята. А я как раз в вашу сторону ехала, вот она меня и попросила мальчонку прихватить.

— Знаю. Писала сестра, звонила. Спасибо.

— До свиданья, тетя Марфа! — вежливо попрощался Федос.

— А ты не подгоняй… Вот так всю дорогу. Убежать даже хотел. В соседний вагон.

— От меня убегать не будет, — улыбнулся дядя Петрусь. — У нас тут хорошо — домой не захочет.

— Им всем лишь бы только с глаз долой. А ты, мать, переживай, порть себе кровь…

— Глядите, глядите! — неожиданно закричал Федос. — Электричка-то рога уже подняла! Сейчас тронется!

— Ух ты! — испуганно проговорила тетя Марфа. — И верно, того и гляди, без меня уйдет. Ну, до свиданьица! Значит, я вам непутевого этого передала. Вот чемодан его. Там письмо Сонино. Побежала я!

— Спасибо! Счастливого пути!

И Федос с дядей Петрусем пошли на площадь, туда, где ждала их дядина телега.

Дядя Петрусь помог Федосу взобраться на телегу, на сено, поверх которого постелено было домотканое рядно. Сам сел рядом. Чемодан Федоса пристроил спереди.

— Н-но, Буланый!

Молодой конь побежал рысцой по мощеной пристанционной улице. Когда миновали мостик через небольшую речушку, начался большак.

— Мне вожжи не дадите? — попросил Федос.

— Свернем на полевую дорогу, машин встречных не будет, тогда тебе и вожжи в руки. Хоть до самого дома. Хорошо?

— Хорошо! — подпрыгнул на своем месте Федос.

Дядя слово сдержал. Едва выехали на проселок, он сразу передал вожжи Федосу:

— Держи руль!

Федос осторожно взял в руки брезентовые ремни и не без страха подумал: «А что, если конь заартачится?»

Но Буланый шел так же спокойно, как раньше, легонько мотая головой и отгоняя слепней.

Колеса неторопливо катились по ровной дороге, лишь изредка подпрыгивая на камешках.

Федос чуть-чуть натянул правую вожжу. Буланый послушно подался вправо. Натянул левую — и конь пошел влево. Сердце Федоса радостно запрыгало.

— Дядя, а как сделать, чтобы он побежал?

— Дорога хорошая, можно скорость и увеличить. — И дядя Петрусь взмахнул кнутом над головой.

Буланый рванулся вперед так неожиданно, что Федоса отбросило назад и он коснулся спиною рядна.

Подъехали к реке.

— Как же мы на тот берег? Моста-то нет! — забеспокоился Федос.

— Зато брод есть, спокойно возразил дядя Петрусь. Ты вожжи держи посвободнее, опусти, вот так. Буланый сам и пойдет.

Федос сделал так, как сказал дядя, и конь смело вошел в воду.

Берег в этом месте был пологий, вода прозрачная, и сквозь нее просматривалось дно, обильно усеянное гравием.

Неглубоко, а все-таки жутковато.

— Не утонем? — на всякий случай спросил Федос.

— Все ездят, — сказал дядя.

Буланый неожиданно остановился, опустил морду в воду и начал пить. Федос хотел было взмахнуть кнутом, но дядя Петрусь придержал его за руку:

— Пускай напьется. Жарко.

Река и в самом деле оказалась в этом месте мелкой. Даже и до осей не доходила вода. Дядя и племянник легко перебрались на другой берег.

— А почему здесь мост не строят?

— Мост дальше, в Семковцах. Нам туда ехать ни к чему — за семь верст киселя хлебать. Брод-то вот он, рядом.

Выбравшись на другой берег, поехали узкой полевой дорогой. Справа и слева, совсем рядом, качались под ветром, кланялись и снова поднимались колосья. По всей ржи словно волны морские пробегали. А мокрые колеса шуршали по сухому песку: «Ах, хор-р-рошо! Ах, хор-р-рошо!»

Проехали поле, проехали по опушке мимо леса. И только когда Буланый остановился возле усадьбы, стоявшей немного в стороне от села, Федос вскочил:

— Приехали?

— Точно. Вон, гляди, тетя Настя бежит, тебя встречать. Погоди-ка, сейчас тебя высажу.

И дядя Петрусь хотел взять Федоса на руки и поставить на землю, но не успел: Федос сам спрыгнул в траву и тут же оказался в объятиях теги Насти.

— Здравствуй, здравствуй, мой маленький! Как доехал? Не очень устал? Солнышко головку тебе не напекло?

— Да нет, тетя Настя, все в порядке, — солидно отвечал Федос. — Брод по пути только один попался. А я — я почти всю дорогу вожжи держал.

— Ах ты, мой соколик! Ну до чего ж на маму похож! Ну, пойдем, пойдем в хату! Старик, бери чемодан!

— Это ваша квартира? — спросил Федос, входя в кухню.

— Не квартира, а хата, — объяснил дядя. — Привыкли вы, городские, в квартирах жить. А в деревне у каждого свой дом.

После полуденной жары в хате было прохладно и уютно.

— Где бы у вас воды напиться?

— Что там вода — я кваску сейчас из погреба достану! — И дядя многозначительно поднял указательный палец: — Квас — первый сорт. Выдержанный.

Дядя вышел и вскоре вернулся с полным кувшином в руке.

Такого вкусного кваса Федос не пил еще никогда в жизни.

— Ну, как?

— Еще полстаканчика налейте, пожалуйста.

Пока мужчины пили квас, тетя Настя поставила на стол верещаку[1] с грибами, налила в миску сметаны, в красивом глиняном горшочке подала масло. А блины, оказалось, раньше на столе стояли. Под полотенцем.

— А зачем вы блины полотенцем накрываете? — спросил Федос.

— О! — улыбнулся дядя в усы. — Во-первых, так они не сохнут, не черствеют. А во-вторых, примета есть: блины под рушничком — гости в хате.

— А масло зачем в зеленый лист завернуто?

— Это чисто вымытый свекольный лист. Масло в нем всегда свежее, вкусное.

Дядя Петрусь охотно отвечал на вопросы племянника. А для того все было внове, все непривычно и необычно, и обо всем хотелось узнать: и зачем у старых ходиков зеленая гиря на цепочке, и для чего на кухне такая огромная печь, и как в углу полочки держатся — вроде бы даже и не прибиты…

Дядя все объяснял подробно, обстоятельно.

Их разговор прервала тетя Настя:

— Ну хватит, старик, сказки сказывать. Ребенок голоден, а он лекции читает.

Федос хотел возразить, что он совсем не ребенок, но не успел. Дядя кивнул головою:

— Твоя правда, мать. Да вот только парень-то в деревне впервые. Все ему интересно… Э, да ты, брат, как я погляжу, и есть-то еще не научился!

— Скажете!

— И скажу. Делай так. Вот блин. Вилкой бери кусок масла, клади на блин. Теперь скручивай блин в трубку. Так. Потом надевай его, бездельника, на вилку, макай в сметану и ешь. Да не забудь молоком запить… Что, вкусно? А ты говоришь! Правильно есть — это, браг, тоже наука хитрая.