— Шифт! — позвал Зефиро, тряся его за плечо.

Но Шифт уже ничего не слышал. Лежа около него, обессиленный Зефиро понял, что и его время на исходе. Он чувствовал, как боль пульсирует в теле, захватывает все его существо. Зефиро толком не мог поднять веки. Однако ему почудилось, что он видит перед собой чье-то лицо.

— Падре…

Это был Ванго.

Зефиро попытался пошевелить губами.

— Это вы, падре? — спросил Ванго.

Он наклонился ниже.

— Живи… Уходи и живи, Ванго. Забудь все. Начни сначала.

— Падре…

— Забудь.

И Зефиро слабо улыбнулся.

— Я не смог. Но ты дай мне клятву. Не надо мстить. Вычеркни прошлое.

Ванго колебался.

— Клянись!

Ванго поклялся.

Тогда Зефиро медленно поднял правую руку. И Ванго увидел на запястье падре свой голубой платок.

— Возьми его, — сказал умирающий.

Ванго осторожно развязал платок. Он был цел, обуглился только один уголок. Огонь остановился у вышитой звездочки.

— Он твой. Но ты должен отдать его этому мальчику, который так похож на тебя. Он был бы этому рад.

И Зефиро указал на Шифта.

— Давай же, Ванго. Это твое спасение. Все будут думать, что ты погиб.

Зефиро прибавил:

— И тогда ты выживешь.

Ванго прижался щекой к щеке Зефиро, и падре стал шептать ему на ухо. Слезы Ванго капали на лицо друга.

— Уезжай туда, где тебя не знают, — задыхаясь, говорил Зефиро, — где никто не будет тебя преследовать.

Предвкушая развлечение, Ирландец отъехал на пару километров и остановился посреди луга. Сидя на капоте автомобиля, он курил и любовался жутким зрелищем, словно красивым закатом.

Этель еле выбралась из-под обломков. Она шла босиком по горячим углям, вытаскивая из пламени каждого, в ком еще можно было признать человека. Удивительно, но посреди этого пекла она промокла насквозь: баллоны с водой спасли девушке жизнь, взорвавшись прямо над ней, когда начался пожар. На нее как будто обрушился водопад Виктория. Теперь, когда прибыли спасатели, она хотела только одного — найти такси до Нью-Йорка. Это был вопрос жизни и смерти. Кто-то заметил глубокий ожог на ее правом плече. Пожарные попытались увести ее с собой, но она, не переставая думать о Ванго, ускользнула от них и бросилась к обугленному каркасу «Гинденбурга». Она надеялась, что по другую его сторону стоит какой-нибудь автомобиль.

Увидев голубой платок на обгоревшем трупе, Этель не остановилась. Она продолжила бежать, старалась изгнать из памяти эту картину.

Машина. Нью-Йорк. Пятая авеню. Тридцать четвертая улица. На свете существовало только это.

А потом она осознала, что бежит все медленнее, что возвращается назад. Этель упала на колени перед мертвецом, у которого было сожжено лицо. С немым воплем она взяла в руки голубой платок.

В эту минуту ее издалека увидел Ванго. Он позвал ее, но она не услышала. Он бросился было к ней, но, не добежав двадцати метров, остановился как вкопанный.

Какой-то мужчина в полусгоревшем пальто пристально смотрел на Этель. Он наблюдал за ней несколько минут. Это был один из выживших, тот, кто походил на Распутина. Влад-стервятник — а это был он — выглядел невозмутимым и как ни в чем не бывало отхлебывал из фляжки.

Ванго увидел, как мужчина подошел ближе и отшвырнул фляжку. Она отлетела так далеко, что упала почти рядом с юношей. Этель, словно окаменев, стояла на коленях перед обожженным до неузнаваемости телом.

— Ванго…

Ванго подобрал фляжку. Он узнал медведя, выгравированного на горлышке. Они снова были здесь. Он подумал, что только его смерть положит этому конец. Только тогда люди перестанут погибать из-за него.

К Этель подошли спасатели. Они что-то тихо говорили. Но она как будто их не замечала и по-прежнему сжимала в пальцах голубой платок. Они взяли ее за руки. Она стала отбиваться, но их было четверо. Она закричала.

Другие спасатели положили на носилки тела Зефиро и Шифта. Уже были подсчитаны жертвы: двадцать четыре погибших и двенадцать пропавших без вести. Шестьдесят два человека спаслись, и это казалось настоящим чудом.

Сквозь дымовую завесу Ванго неотрывно смотрел на Этель, которая безостановочно повторяла его имя.

Влад-стервятник преспокойно направился в город. Он должен был сообщить в Москву, что все кончено.

Ванго пошел прямо, в безлюдную пустошь.

Какой-то человек остановил санитаров, несущих Зефиро.

— Я ищу брата, — сказал он и, приподняв край простыни, открыл лицо падре.

— Это ваш брат?

— Да.

— Сочувствую вам. Скажите его имя. Нам нужно опознать погибших.

— Его звали отец Зефиро.

Впервые Виктор Волк произнес это имя с удовольствием.

Над обломками последнего в истории пассажирского цеппелина летали грифы. Ванго медленно брел по лугу. В небе то и дело вспыхивали зигзаги молний.

Ванго сорвал с себя рубашку. Он оставлял позади все, даже любовь.

Он не знал, что в конце прошлого века его отец пережил то же самое — свое новое рождение.

Мадемуазель рассказывала об этом в письме, которое ждало Ванго у доктора Базилио. Однажды утром его отец тоже отказался от своего прошлого, оставив в нем всех, кто его любил. И там, где его никто не знал, он начал все сначала. Как и отец, Ванго испытывал голод и страх, которые, может быть, чувствуют все новорожденные.

Деревянный дворец с разноцветными крышами, галереями и выступающими над ними колокольнями появлялся из-за сосен внезапно. Его окружали поросшие лесом холмы. Он словно попал сюда из волшебной сказки и казался необитаемым. Только и было слышно, как журчит внизу речка Оцхе, сбегая по камням и теряясь где-то в ущельях. Было девять часов утра, и роса на траве уже высохла. День обещал быть жарким.

На обочине дороги стоял человек и смотрел на эти живописные окрестности. На нем был слишком просторный светлый китель и белые лосины. За его спиной стояла удивительная машина — первая модель трехколесного мотоциклета с объемом двигателя триста кубических сантиметров. Мотоциклет ему доставили поездом из Парижа. Несколько месяцев назад он был выпущен на заводе «Де Дион-Бутон»[23].

Вот уже восемь лет этот человек жил в горной кавказской долине. Он приехал сюда в 1891 году, после того как заболел чахоткой во время кругосветного путешествия с братом. Когда они были в Бомбее, он вдруг начал кашлять кровью. Пришлось оставить брата Ники и вернуться домой.

Среди десятка дворцов, принадлежавших его семье, он выбрал этот, чтобы жить тут в одиночестве, под охраной лишь нескольких солдат. Местные минеральные воды должны были его вылечить. Но они не помогли.

Тот, кого сестра и мать называли Плющиком, в окружении гор и лесов окончательно превратился в нелюдимого мечтателя. Он был слаб здоровьем, но с утра до вечера разъезжал по окрестностям. Любил одиночество, но иногда устраивал костюмированные балы, на которые съезжались гости со всей округи. Они танцевали и купались в реке до самого восхода. Плющик часто оставался ночевать в горах, и там любовался звездами. Живя вдали от столицы, он приказал вышить на платке, который никогда не вынимал из кармана, фразу из его любимой книги — «Мыслей» Блеза Паскаля: «Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании».

Этими словами Паскаль хотел сказать, сколь мал человек в сравнении со Вселенной. А Плющик видел в них свою заветную мечту — спрятаться от мира.

Однако нельзя было сказать, что мир его совершенно забыл: о нем постоянно ходили разные слухи. Несколько раз Плющика объявляли мертвым. В газете «Нью-Йорк Таймс» даже вышла статья, посвященная его кончине. Ему приписывали любовную связь с одной из кавказских княжон. Говорили о незаконнорожденных детях, о тайных браках. Этот болезненный и замкнутый молодой человек двадцати восьми лет был героем всевозможных легенд.