Мать Плющика, императрица Мария Федоровна, выглядела моложе сына и любила его больше остальных детей. Иногда она без предупреждения приезжала из Санкт-Петербурга. Он делал вид, что здоров и ведет себя благоразумно. Три дня он проводил с ней на деревянной террасе за горячим чаем, а во время очередного приступа прятался и кашлял в подушку. Когда же экипаж Марии Федоровны скрывался с глаз на дальнем конце моста, Плющик исхудавшей рукой посылал матери воздушные поцелуи. И каждый раз думал, что больше ее не увидит. А потом не спешил уходить: летом слушал пение птиц, разглядывал форель в реке, а зимой смотрел, как обрушиваются с верхушек елей шапки снега.

Но в это утро прощание в долине обещало стать последним. Лейтенант Буасман, несший караул у входа во дворец, позволил ему выехать на мотоциклете, несмотря на запреты семьи и советы врачей. Офицер лишь предупредил его о медведе.

— Говорят, его видели в верховье реки. Возьмите мое ружье.

Плющик с улыбкой отказался.

Через несколько минут он все же выключил двигатель на дороге, усыпанной сосновыми иголками, и устремил взгляд на оставшийся внизу дворец. Проведя некоторое время за созерцанием мира, который ему предстояло покинуть, он вновь завел двигатель и на полной скорости поехал на запад. Собственная тень слегка опережала его. Мотоциклет оглушительно ревел. Плющик обогнал арбу, в которой везли кувшины с молоком, и помчался дальше. Сзади у него была предусмотрительно привязана десятилитровая канистра с бензином. Он решил доехать до побережья и морем добраться до Константинополя. Туда, в порт, по его секретному распоряжению была доставлена яхта. Он хотел исчезнуть.

Не проехав и двух километров, он сбавил скорость и снова остановился. Рот заполнился густой жидкостью. Выплевывая ее, он увидел, что его белый китель весь забрызган кровью. Он заглушил мотор рядом с канавой и, согнувшись пополам, стал откашливаться.

Плющик с трудом взобрался на мотоциклет. Арба с молоком догнала его и теперь тащилась сзади. Он знал, что жить ему осталось недолго, но желал умереть в одиночестве, посреди моря, и сделал все необходимые приготовления. Он не хотел закончить свою жизнь в этой канаве среди гор. Ему было нужно всего несколько недель вдали от всех, на свободе, которой у него никогда не было.

Мотоциклет еле двигался вперед. Женщина на арбе увидела, как молодой человек, вцепившись в руль, клонится то в одну, то в другую сторону. Мотор заглох. Молочница соскочила с повозки. Она узнала его: несколько минут назад он обогнал ее и улыбнулся. Она не была уверена, что к нему можно подходить. Но все-таки подошла, и очень вовремя: он буквально упал ей на руки. Вся одежда на нем была испачкана кровью.

— Что я должна сделать, Ваше Высочество?

— Ничего, — ответил он. — Ничего.

Его лицо все больше бледнело, а руки бессильно повисли. Перепуганная молочница опустила мужчину на землю и вернулась к арбе, чтобы взять кувшин с водой. Она хотела его напоить, но он крепко сжимал зубы. Тогда она смыла кровь с его лица. Он потерял сознание, но, погружаясь в забытье, услышал, как женщина горестно воскликнула:

— Он умер! Царевич умер!

Она опустила его на землю и отправилась во дворец, чтобы сообщить печальную новость. Лошадь с арбой осталась на дороге.

Через полчаса примчались двадцать казаков из дворцового гарнизона во главе с лейтенантом Буасманом. Они обнаружили только мотоциклет, арбу и кровавые следы. Тело царевича исчезло. Молочница рыдала все сильнее.

— Он умер у меня на руках!

Лошадь тоже пропала — по-видимому, она оборвала упряжь.

Буасман склонился над следами. На обочине земля была взрыта, а трава примята.

Тут лейтенант вспомнил о медведе.

Когда Георгий открыл глаза, он уже не чувствовал вкуса крови во рту, ему дышалось свободнее. Услышав слова молочницы, он почувствовал глубокое облегчение. «Царевич умер». Вот он — покой, достойный загробной жизни. Его легкие еще горели, но он был жив. И что-то в нем изменилось.

Пять лет назад его старший брат Ники стал Николаем II, Императором Всероссийским. Именно тогда болезнь обострилась. Плющик даже не смог приехать на похороны отца. С этого дня он стал Наследником Цесаревичем, следующим после брата, потому что у Николая II тогда еще не было сына.

А это означало, что Георгий-Плющик мог в любой момент по праву занять царский трон.

С этого времени его не покидали мысли об отъезде, тайном бегстве или смерти. Чахотка только усилила эти желания. Корона висела над ним как дамоклов меч, он не хотел быть императором. И мечтал только об одном: лежать на вересковой пустоши и смотреть на звезды.

«Царевич умер». Как ни странно, эти слова вернули его к жизни. Он подумал о «Царевне», яхте своего деда Александра. Она ждала его на Босфоре.

Он подумал о том, что вместе со смертью получил свободу, и встал на ноги.

Георгий не мог идти, только стоять. Он смотрел на лежащий на дороге мотоциклет. Женщина еще не вернулась. Он подошел к лошади, снял с нее хомут и ласково заговорил с ней. Слишком слабый, чтобы сесть верхом, он заставил ее опуститься на колени, как в цирке, и взобрался ей на спину. Животное взбрыкнуло. Это была упряжная лошадь, которая никогда не ходила под седлом. Она встала на дыбы, чтобы сбросить седока. Но Плющик продолжал с ней разговаривать, обхватив руками за шею. А потом ударил каблуками по крупу и пустил галопом на запад.

Впоследствии никто не мог вспомнить всадника, почти лежавшего на лошади. Он проехал, не останавливаясь, больше ста километров. Шея лошади была вся в крови. Но Плющик этого не замечал, он мчался через леса Грузии.

Глубокой ночью он оказался на черноморском берегу, на песчаном пляже Чаквы[24]. Море тихо вздыхало, набегая на берег.

На следующее утро его нашла маленькая девочка. Она говорила по-русски с акцентом. Опустившись рядом с ним на колени, она стала ему что-то напевать, пока ее брат ходил за взрослыми. Плющик смотрел на нее и даже не мог кашлять, у него уже не было сил. За девочкой высокой стеной стояла бамбуковая роща.

Наконец появились женщины. Они шли работать на чайные плантации, которыми были покрыты все окрестные холмы. Они сразу поняли, что Георгий умирает. Это были переселенцы из Анатолии[25], которые жили здесь, в Чакве, на восточном побережье Черного моря. Мать девочки устроила его у себя в доме посреди бамбуковых зарослей. Вся ее семья говорила по-гречески. Плющик несколько раз вставал с постели, порываясь уйти, но силы покидали его уже у двери. Он отхаркивал кровь в миску, которую девочка ополаскивала по десять раз на дню.

Это был конец, и Георгий это знал.

Он мечтал умереть среди волн, один на один с чайками. А вынужден был смотреть на море сквозь стебли бамбука, а вместо птиц видел восьмилетнюю девочку.

Климат этой части Кавказа был почти тропическим. Чайная плантация давала прекрасный урожай. Ею управлял китаец, господин Лау, который оставил родину ради того, чтобы заложить одну из первых плантаций чая в России. Он всегда ходил с орденом на груди, который вручил ему царский министр за службу на благо империи.

Господин Лау пришел к больному, о котором ему сообщили работницы.

— Он умирает, — сказала женщина, приподнимая занавеску, за которой лежал молодой человек.

— Нет, — возразил китаец. — Еще не умирает. Он умрет завтра.

Девочка, стоявшая рядом с ним, вздрогнула.

Лау посмотрел на Георгия. Пальцами раздвинул ему веки, разорвал рубашку на груди, положил ему руку на сердце. И после этого ушел. Девочка последовала за ним.

Вечером она вернулась с полотняным мешком, в котором лежали сложенные квадратами бумажные пакетики. Она развернула их один за другим. В них оказались какие-то порошки. Это было лекарство господина Лау. В первом пакетике лежала смесь из индиго, костной муки и цветов гардении. Во втором — измельченные в пудру рисовые зерна, корни шелковицы и солодки.