полезной и убедительной моделью для нынешнего мира. Вместо этого он настаивал, что более поздние правители ранней Чжоу, о которых существовали исторические сведения, должны почитаться как идеальные монархи. Такие "еретические" идеи Сюнь-цзы не были приняты конфуцианством, но в свое время имели огромное влияние на общественную мысль. Сюнь-цзы говорил: "Природа человека зла; доброта его обретается лишь через обучение. Изначальная природа человека сегодня - это погоня за выгодой, если этому желанию следовать, возникают раздоры и жадность, а правила этикета умирают. Человек изначально завистлив и по природе своей ненавидит других. Если следовать этим чертам, появляются вред и разрушение, преданность и честность уничтожаются... поэтому совершенно необходимы облагораживающее влияние учителей и законов, руководство "ли" и справедливости". Повсюду Сюнь-цзы развивает эту идею, а также высказывается в пользу необходимости сильного правления: "Природа человека зла. В древности совершенномудрые правители знали, что человек по природе злой, пристрастный, склонен к плохому, испорченный, мятежный, не любит порядок и плохо подчиняется. Поэтому они установили власть, чтобы управлять человеком; они ясно объяснили "ли" и справедливость, чтобы изменить его; они создали законы и чиновников, чтобы надзирать за ним; они сделали наказания суровыми, чтобы предостеречь его, и поэтому все государство хорошо управлялось и процветало". Это была суть учения, которое в руках легистов развилось в теорию верховенства государства не на основе гуманности, а на основе закона. Сюнь-цзы также сформулировал и другую идею, столь дорогую легистам, о тщетности взывания к древней эпохе Яо и Шуня. "О том, что происходило до Пяти Императоров, нет записей, и не потому, что не было достойных людей, но из-за того, что прошло много времени. О правлении Пяти Императоров нет записей, и не потому, что при них не было хорошего управления, но из-за того, что прошло много времени". В итоге он заявляет, что, хотя и сохранились некоторые сведения о властителях Ся и Шан, история чжоуских ванов более предпочтительна, ибо известна подробнее. Таким образом, хотя Сюнь-цзы и считается конфуцианцем, он сформулировал две концепции, впоследствии ставшие мощным оружием в руках легистов, противников конфуцианцев. Развивая эти идеи после Сюнь-цзы, они превратили их в основание теории управления, абсолютно отличного от рисуемого Конфуцием. Тот учил, что люди по природе своей добры и совершают ошибки из-за отсутствия наставлений. Правителю следует только быть добродетельным, и его подданные станут подражать ему без принуждения и по своей собственной воле. Люди - это трава, а правитель - ветер; если ветер дует, трава покорно склоняется. О Сюнь-цзы, который был несогласен с этим основополагающим конфуцианским догматом, едва ли можно говорить как о настоящем конфуцианце. Удивительным доказательством приверженности китайцев компромиссу и середине служит тот факт, что двумя философскими школами, исчезнувшими почти бесследно и оказавшими на последующее развитие культуры незначительное влияние, были школы Мо-цзы и Ян Чжу, самая высокая в нравственном отношении и самая низкая. Факт тем более примечательный, что, как мы знаем от Мэн-цзы, в его время эти две школы были самыми популярными. Мо-цзы (500-420 до н. э.) основал школу, развившуюся в нечто не столь уж отличное от религиозной секты и управлявшуюся после его смерти преемниками-наставниками, "учителями". Можно было бы ожидать, что такая организация сохранит его учение лучше, чем даосы-нигилисты сохраняли сочинения своих мудрецов, но случилось обратное. До нас дошло очень мало аутентичных моистских текстов, и после установления династии Цинь моистская система была полностью забыта. Мо-цзы противостоял как созерцательным даосам и их наиболее крайним представителям в лице Ян Чжу, так и конфуцианцам. Он проповедовал главную добродетель - любовь. Спасением от всех зол, лекарством от всех беспорядков является вселенская любовь. Если бы каждый человек любил чужих людей так же, как он любит своих родителей и детей, в мире не существовало бы преступлений и злобы. В этом он выступал против конфуцианцев и их пристрастных и ограниченных взглядов на сыновнюю почтительность, применимую только к родителям и семье, а также против их узкого понимания преданности по отношению только к правителю. "Путь всеобщей любви состоит в том, чтобы относиться к государству других как к своему собственному, к семьям других - как к своей собственной, к другим людям - как к самому себе. Когда удельные князья полюбят друг друга, больше не будет войн. Когда главы домов полюбят друг друга, более не будет взаимных притязаний. Когда отдельные люди полюбят друг друга, более не будет взаимного вреда. Когда все люди в мире полюбят друг друга, тогда сильные не будут подавлять слабых, многие не будут угнетать немногих, богатые не будут насмехаться над бедными, знатные не будут презирать покорных, хитрые не будут обманывать простодушных". Во-вторых, он учил простоте, даже аскетизму. Здесь он резко противопоставлял себя конфуцианцам, придававшим такое большое значение церемониям, жертвоприношениям и похоронам. Мо-цзы считал, что это ведет к расточительности, подрывающей богатства народа, и далее - к нищете и преступлению. Он также полагал музыку пустой тратой времени. И в действительности он, похоже, не был артистической натурой. Конфуций же, восхищавшийся музыкой, придавал цивилизирующему влиянию искусства первостепенное значение. Мо-цзы проповедовал веру в активное существование духов умерших и в поддержку своих взглядов приводил исторические примеры о сверхъестественных явлениях. Поскольку мы знаем сейчас, что шанские правители постоянно искали совета и руководства у своих предков с помощью гадания, эта идея Мо-цзы явно гармонировала с древними верованиями. Едва ли Мо-цзы придавал какое-то особое значение сохранению души после смерти. Он не учил ничему, что связывало бы поведение людей на земле с их последующим существованием в потустороннем мире. Естественно, что, провозглашая всеобщую любовь, Мо-цзы осуждал войну как величайшее из преступлений и сожалел о слепоте своих современников, не понимавших этого зла. Его пацифизм порой приобретал весьма современную окраску: "Убийство одного человека называется несправедливостью и влечет за собой смертный приговор. Если следовать этому, то убийство десяти человек в десять раз несправедливее и должно повлечь десятикратное наказание. Убийство ста человек в сто раз несправедливее и должно повлечь стократное наказание. Но когда дело доходит до великой несправедливости нападения на государства, благородные мужи Поднебесной не знают, что должны осудить это, но наоборот, одобряют, считая это справедливым. Можно ли сказать, что эти благородные мужи различают правильное и неправильное?" Хотя главы других школ оспаривали ценность учения Мо-цзы, важно то, что они честно признали возвышенный идеализм его самого; Мэн-цзы, его оппонент, сказал о нем: "Мо-цзы любил всех людей и с радостью отдал бы себя самого с головы до пят на благо всех людей". Чжуан-цзы сказал о нем: "Мо-цзы безусловно принес славу миру. Того, чего он не мог достичь, он никогда не перестал бы искать, даже будучи в нужде и лишениях. О, как мудр был он". Очевидно, что в такую эпоху, как "Борющиеся царства", вероятность того, что идеалы моизма станут реальностью, была не более возможности осуществления идеалов христианства в "темные века" . Однако, если христианство, признанное всеми величественным, сохранилось, моизм был полностью забыт. Возможно, такая судьба стала следствием развития моизма при поздних представителях школы, называемых неомоистами. Гунсунь Лун (около 325 года до н. э.) и Хуэй Сы (370-319 до н. э.), министр вэйского Хуэй-вана, были известны в основном как диалектики и остались в памяти потомков благодаря своим парадоксальным высказываниям . Одним из самых известных было принадлежащее Хуэй Сы: "Солнце в полдень косо отбрасывает лучи. Вещь умирает, как только распадается. Юг не имеет предела и имеет предел. Я отправляюсь в Юэ (на юге) сегодня и прибыл туда вчера. Люби все вещи одинаково. Космос един". Это объяснялось как монистическая теория вселенной: "Метафизическая основа для моистской концепции всеобщей любви" . Парадоксы Гунсунь Луна были еще более знамениты, чем высказывания Хуэй Сы, и, скорее всего, еще больше дискредитировали моизм в глазах большинства. Стоит заметить, что некоторые из них эквивалентны апориям Зенона: "Тень летящей птицы не движется. У быстро летящей стрелы есть моменты покоя и движения. Если от прутика длиной в один фут каждый день отрезать половину, то и спустя десять тысяч поколений еще что-то останется. Твердый белый камень составляет два камня. Белая лошадь не есть лошадь". Из этих фрагментов видно, что неомоисты далеко продвинулись в научных спекуляциях и в изучении "значения значения". Их целью было доказать единство времени и космоса и оправдать теорию всеобщей любви. Подлинный смысл их учения соперники не поняли и исказили. Их мысли, не доступные простым людям, были извращены и представлены пустыми и не имеющими под собой реальной основы. Так моизм был дискредитирован как фантастическое и неосуществимое учение, лишенное практической применимости и всякой ценности. Китайцы - прагматичная нация. Доктрина, учившая людей любить незнакомцев так же, как и своих родителей, и считавшая такую естественную потребность государства, как войну, величайшим злом, была, возможно, очень возвышенна, но безусловно противоречила нормальным инстинктам людей. Когда позднее они услышали, как моисты утверждают, что "белая лошадь не есть лошадь", они пришли к выводу, что моизм - это игра слов, подходящая для диспутов софистов, но не для обычной жизни. Моизм не возродился после запрещения школ и сожжения книг. И в последующем развитии китайской культуры он не сыграл никакой роли. Учение Ян Чжу ожидала та же участь. В обычных условиях китайцы были народом слишком