Недолечившийся престарелый дядя русского царя Константин Константинович, Елизавета Маврикиевна и их дети уселись у придорожной канавы и положились на волю Божью. Господь не подвёл автора драмы «Царь Иудейский». Вскоре со стороны российской границы показались кавалеристы. Это был разъезд полка смоленских улан. Офицер, бывший кадет Николаевского училища, узнал великого князя. Он достал подводу, и на ней великокняжеская семья добралась до российской пограничной станции Вержболово. Оказалось, что там ещё стоял поезд Марии Фёдоровны, из которого их издевательски высадили перед германской границей.
Прежде чем снова сесть в этот поезд и отправиться с комфортом в столицу, благородный великий князь-поэт обратился к толпе растерянных мужчин, женщин и детей, бежавших из пограничных мест и собравшихся с узлами и баулами на станции в ожидании вагонов, с короткой и довольно бессвязной речью:
– Зачем вы бежали?.. Немцы вам не сделали бы ничего дурного, ведь они же не варвары!..
А в Петербурге патриотические страсти раскалились в это время до того, что шествия и манифестации перестали удовлетворять толпу. Мирные жители, не затронутые всеобщей мобилизацией, на третий день решили принять более активное участие в наступлении на германцев. Они дотла разгромили здание германского посольства на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. При этом была уничтожена великолепная коллекция античной бронзы и мраморных скульптур, принадлежавшая лично послу Пурталесу, даже сброшены с крыши и утоплены в реке Мойке бронзовые кони, украшавшие мрачный серый фасад посольского здания…
В Москве патриоты вдосталь погромили лавки, на вывесках которых красовались немецкие фамилии, но силушку пока зря не тратили, приберегая её для следующих демонстраций…
От волнующего подъёма национального духа не устоял и Париж. Во всех ресторанах французской столицы оркестры с утра до вечера играли военные марши. Остряки посетители веселились по поводу пикантности положения: если в Петербурге все ресторанные капеллы происходили в большинстве своём из Румынии, которая пока оставалась нейтральной, то в Париже почти все они были из Венгрии. Музыканты-мадьяры, несмотря на то что их империя была зачинщицей войны и вот-вот должна была вступить в битву с прекрасной Францией, без устали надували щёки, исполняя «Лотарингский марш», бывший сигналом того, что французская армия побьёт союзника Австро-Венгрии – Германию… Под эти бравурные звуки толпы парижан маршировали по улицам с боевым кличем: «На Берлин!»
Жители Парижа на удивление безропотно приняли приказ военного коменданта: все шикарные рестораны закрыть, в остальных прекратить подачу алкогольных напитков, кафе закрывать в восемь вечера вместо полуночи, причём столы на улицу, как прежде, не выставлять. По тому, что они лишились самого святого – кафе, парижане поняли, что война сурова. В отместку на следующий день после германского ультиматума, в котором посол Кайзера потребовал разъяснить дальнейший курс французской политики, патриоты Франции пылко разгромили немецкие лавки, точь-в-точь как их московские союзники… И если в Париже демонстранты скандировали «Да здравствует Россия!» в надежде на скорую помощь союзницы, то в Петербурге и Москве толпы кричали «Вив ля Франс!..».
Французскому послу Морису Палеологу, маленькому толстенькому и наголо бритому человечку, лысина которого обнажалась на всеобщее обозрение и блестела, когда он в знак приветствия снимал цилиндр и помахивал им, было очень приятно слышать эти крики толпы, собравшейся на Французской набережной Невы у ворот его посольства. Господин посол минут пять раскланивался друзьям Франции, манифестировавшим такой многочисленной толпой, что она перекрыла всё движение по набережной. Придворная карета, поданная послу, чтобы доставить его к борту яхты «Александрия», идущей в Петергоф, к царю, не могла тронуться с места даже тогда, когда посол уже исчез в её надушенном чреве.
Наконец толпа расступилась, подковы глухо застучали по торцовой мостовой, и в зеркальном стекле каретного окна поплыли назад Летний сад, здание посольства Великобритании, вокруг которого не было толп демонстрантов, потому что Англия ещё не вступила в войну, и в российской столице стали зло поговаривать: «Британский сфинкс выразительно молчит на весь Петербург». Палеолог знал, что Лондон готовит объявление войны Германии, поскольку нарушение германскими армиями нейтралитета Бельгии и выход немцев к Ла-Маншу приставлял дуло пистолета к виску Альбиона, а Британия никогда ещё не прощала угрозы себе.
Затем остался позади Мраморный дворец великого князя Константина Константиновича, одиссея которого от Берлина до Вержболова стала вчера предметом патриотических упражнений во всех великосветских салонах Петербурга. Потянулись дворцы на Набережной, среди которых особым великолепием отличался дом покойного великого князя Владимира Александровича, где размещалась теперь его вдова, великая княгиня Мария Павловна, и жили три её сына, похождения которых служили постоянной темой сплетен при Большом Дворе.
Все эти родственники русского Императора с самого дня прибытия Палеолога в Северную Пальмиру стали его «друзьями» и бесплатными доверительными информаторами. Они наперебой давали ему самую конфиденциальную информацию, связывали в своих салонах с другими, не менее нужными и влиятельными «источниками информации» из правительственных и думских кругов. Великие князья и княгини беспрестанно жаловались послу Франции и его британскому коллеге сэру Бьюкенену на царицу и царя, желая, чтобы эти сплетни, а подчас и самую грязную клевету на Государыню и Государя послы союзных держав поскорее передали в Париж и Лондон. Великие князья, каждый из которых занимал высокий военный или гражданский пост, охотно давали «заглянуть» послам союзных Франции и Англии в секретные документы военного министерства и Генерального штаба, Главного артиллерийского управления и других военных, морских ведомств и гражданских канцелярий. В отличие от простых шпионов, эти «источники информации» не требовали за свои «услуги» иностранным державам ни «гонорара», ни других поощрений. Они сами содержали на свои деньги многочисленных шпионов и соглядатаев при Большом Дворе и дворах друг друга, поэтому их информация, как правило, была достоверной и особо ценной.
Единственное вознаграждение, которое посол Франции смог «устроить» одному из своих самых довереннейших «источников» информации и влияния – великому князю Николаю Николаевичу, – это давление французского правительства по различным каналам на царя и всю русскую верхушку в пользу назначения дяди Государя Верховным Главнокомандующим.
Чтобы закрепить этот свой успех, Палеолог решил после аудиенции у Государя, которую ему обещали дать в Нижнем дворце в конфиденциальной домашней обстановке, посетить и великого князя в Знаменке. Надо было быстрее толкать русскую армию на Запад, на Берлин, чтобы она своим наступлением оттянула германские корпуса, нацеленные на Париж, и свела на нет очевидное превосходство германских вооружённых сил над французскими…
Подле Зимнего на Дворцовой набережной карета посла снова попала в затор. Здесь и на Дворцовой площади всё ещё продолжались патриотические манифестации. Они вернули Палеолога на два дня ранее и погрузили в приятные воспоминания о том, как он, представитель союзной Франции, единственный из иностранных послов, был приглашён в Николаевский зал Зимнего дворца, откуда в три часа дня второго августа Государь Император провозгласил своему народу манифест с объявлением войны Германии.
До того момента Палеолог, занявший свой пост только в канун визита президента Пуанкаре в Петербург, ни разу не был в главной Царской резиденции – Зимнем дворце. Великолепие и роскошь отделки интерьеров, богатство украшений и неизмеренная ценность живописи и гобеленов, ковров, мебели, серебра, золота, полудрагоценных камней с первого взгляда поразили посла в самое сердце. Он, гордившийся Лувром и Версалем, не мог не признать, что в республиканской Франции эти королевские сокровищницы несколько поблёкли и обветшали. Служившие когда-то эталоном для всей роялистской Европы, они теперь уступали богатствам русских царей.
